Бродя по булькающему, а потом и бурлящему острогу Кирилл периодически натыкался то на Кузьму, то на Мефодия. Они никогда не появлялись вместе, не толкали речей на углах, не качали права и ни к чему не призывали. Ну, разве что тихо напоминали собравшимся, что кругом глаза и уши Петруцкого. Обычно после таких напоминаний народ начинал кого-нибудь бить.

И всё это — на морозе. Острог находился в низине, ветра тут не было, но температура держалась низкая. По прикидкам Кирилла, получалось около минус тридцати по Цельсию. Он и сам, будучи трезвым, пару раз чуть не поморозился во время своих блужданий, а уж каково приходилось на улице пьяным... Или тем, кто стоял в таком виде на посту... Впрочем, в связи с морозом постовым на стенах разрешили жечь костры. Не на настиле, конечно, а на земле рядом — подальше от пушек и строений. Наверное, имелось в виду, что служилые будут периодически бегать к огню отогревать носы и пальцы. Что уж там они отогревали, осталось неясным, но был нарушен запрет на открытый огонь внутри острожных стен. Уже через день костры пылали здесь и там, вокруг толпился поддатый возбуждённый народ. В одном месте попытались растащить чью-то поленницу, возникла драка. На первый раз всё обошлось несколькими выбитыми зубами, но, как говорится, лиха беда начало.

Между делом Кирилл отметил, что у людей появился интерес к ворвани — или как этот продукт называется? В общем, к топлёному жиру морского зверя. Раньше его использовали для освещения, а теперь стали растаскивать мёрзлые комки почём зря — кидали в костры, чтоб не возиться с растопкой, чтобы жечь любое сырьё.

Кирилл ни в чём не участвовал, ни на что не влиял — просто смотрел. А ночевать он приходил в свой лагерь за стенами, где не было ничего, кроме бесформенного сооружения из шестов и старых шкур. В глубине этой конструкции было изолированное от внешнего мира пространство объёмом 3-4 кубометра. Там быстро становилось тепло от крохотного светильника и дыхания двух людей — сурового воина Киря и девочки Инью. Кирилл не боялся оставлять её одну: имущество даже для русских ценности не представляло, а мавчувены не могли обидеть девочку с таким лицом — оно вызывало у них «мистический» страх.

В тот вечер ничего особенного не происходило. Может быть, чуть отчаяннее шли дебаты на «майдане», может, чуть пьянее обычного была публика.

В морозном воздухе витала агрессия — вот-вот готова была вспыхнуть драка. Кирилл отметил, что обозначилось некое противостояние: десяток-полтора служилых, хранящих верность администрации, и все остальные, включая местных промышленников. Первые представляли собой некое подобие дворни, были активно задействованы в охране казённого имущества и исполняли полицейские функции. Они успели сильно насолить всем остальным, так что теперь им приходилось держаться кучкой в ожидании возвращения начальства. Эти ребята, прозванные «петруцниками», держали оборону казённой избы и амбаров. На открытый штурм или погром толпа не решалась — за спинами охраны незримо витал призрак капитана: вот приедет барин, барин нас рассудит! Другими словами: Петруцкий вернётся, всех перепорет, жалованья лишит и начальству отпишет!

Притопывая ногами, Кирилл слушал очередного оратора и думал, что надо было в меховые сапоги вложить третьи травяные стельки. Что это, пожалуй, максимум возможного — если сегодня ничего не произойдёт, то завтра накал страстей пойдёт на убыль. А происходить, кажется, ничего не собирается, так что можно идти спать, поскольку путь неблизкий. Учёный представил, как заберётся в полог, как, свернувшись тёплым клубочком, у него под боком будет тихо посапывать Инью, и повернулся, чтобы уходить. Однако стоявший чуть сзади служилый не посторонился, чтобы освободить ему дорогу. Кирилл ткнулся в чужое твёрдое плечо и, прежде чем ругнуться, глянул в лицо обидчику: заиндевелая борода, усы с сосульками под носом, спокойный, чуть насмешливый взгляд — Кузьма.

— Почто толкаешься?

— А почто стоишь? — в меру агрессивно отреагировал учёный. — Задница примёрзла?

— Покеда нет, — качнул головой бандит. — Однако ж скоро начнёт.

— Ну, так шевелись — винца хлебни!

— Думать, пора? — прищурился бывший кат.

— А я почём знаю? — равнодушно пожал плечами Кирилл. — Может, помянуть уж надо воинство православное...

— ...от руки нечестивой павшее? — догадался собеседник.

— С заступником нашим, верным слугой государевым во главе... — как бы сокрушённо качнул головой учёный.

— Иван Дмитричу вечная память! — скорбно вздохнул Кузьма и перекрестился. — Пойду помяну, однако...

Он действительно ушёл — как бы растворился в толпе. В прощальном его взгляде никакой скорби, конечно, не было, а был... Ну, да: яростный, мрачновеселый азарт игрока «по-крупному».

Смысл этого короткого разговора обоим собеседникам был совершенно ясен. Кузьма сообщил, что всё происходящее — его (их) рук дело, что о присутствии здесь Кирилла он знает. Учёный как бы ответил, что всё это ему и так ясно — он и не сомневался. Затем следовал намёк на вопрос: не располагает ли Кирилл информацией? Не больно-то она нам и нужна, но всё-таки? На что учёный ответил, что, дескать, может, и располагаю, но не твоё это свинячье дело — обязательств друг перед другом у нас нет. Если считаешь, что ситуация назрела, так действуй! Ну а не хочешь, не действуй — я тут ни при чём. Финальный взгляд означал понимание и приятие всего «вышесказанного», а также обещание «Щас спою!». Кириллу не до конца остался понятным только сам факт этого «разговора» — зачем он Кузьме понадобился? Уж не хочет ли этот бандюган сделать его подельником — если не формально, то морально? Или, может, просто из озорства? Всякие там отморозки обычно нуждаются в ценителях своей «удали молодецкой»...

Осмыслив всё это, Кирилл решил помёрзнуть ещё немного — минут пятнадцать-двадцать. Часов у него, конечно, не было, но пальцы на ногах он ещё чувствовал — по ним и ориентировался. Вскоре откуда-то сбоку — со стороны ворот — раздались крики. Слушать рассказ пьяного оратора о былых вольностях народ перестал и пришёл в движение. Учёный подался в сторону, чтоб не стоптали, и малое время спустя присоединился к той части публики, которая всех спрашивала, что случилось. Никто, однако, внятно ответить на этот вопрос не мог, но все сходились на том, что настал конец света и всем теперь хана. В процессе «броуновского» движения Кирилл оказался в первых рядах новообразованного «круга». В его центр вывалился пьянющий мужичок с фингалом под глазом и в рваной кухлянке, перемазанной чем-то бурым. На поясе у него болтались пустые ножны не то от палаша, не то от сабли.

— Побили!! — орал мужик. — Всех смертью побили!!! Таучины проклятые! Нехристи поганые! Всех как есть побили! Один я и вырвался! Ратуйте, православные: копьями изранили, каменьем побили!

Толпа отреагировала рёвом, в котором равномерно перемешались два утверждения: «Брехня!» и «Туда и дорога!». Ну и, конечно, загуляла фамилия Петруцкий.

А мужик надрывался:

— Капитана нашего!!. Геройски!!. Перду... Тьфу, бля, Петруцкого!! В клочки порвали!! Нехристи поганые! В глаз стрелой! Его бля... Его бла-арродие... Как Егор-рий Победоносец!!. Копьём колол! Саблей р-рубил!! Навалилась сила неисчислимая! Руки оторвали! Ноги оторвали!! На костре жарили!! Голову отрезали!! Своё мясо жрать заставили!!

Кирилл подумал, что, наверное, так и должен выглядеть настоящий, а не легендарный вестник беды — очумелый, окровавленный, хвативший ковш сивухи, которая сразу ему по мозгам и вдарила.

Дальше начался маразм, из которого Кирилл предпочёл выбраться в сторонку. В полутьме, в узких проходах между бревенчатых стен метались люди. Откуда-то появились ещё и бабы — визжащие и кричащие. Морозная дымка перемешалась с паром от дыхания, дымом костров и домашних очагов, который не хотел подниматься вверх, а стелился понизу. Народ, похоже, желал вооружиться, хотя о непосредственной опасности речь вроде бы и не шла. Фигурировало слово «вино», которое нужно, чтобы бодяжить жир для факелов. Факелы действительно замелькали — то здесь, то там. Потом доминирующим стало слово «петруцники», от которых как бы всё зло. В общем мельтешении наметилась некая направленность — к центральной площади. Оттуда прозвучало два-три выстрела, которые сменились рёвом толпы.