Кирилл был схвачен за шиворот и буквально выкинут на улицу. По ходу дела ему дали пинка, что сразу же отшибло у него желание что-то объяснять и оправдываться. Он оказался на плотно утоптанном снегу двора в окружении трёх молодцов — для них данный термин был, пожалуй, самым подходящим. Это были парни лет 25, высокие, широкоплечие и... Ну, в общем, в народе про таких говорят, что они «сытые» или «кровь с молоком», — в здешних местах это редкость. Кроме того, растительность на лицах и головах была аккуратно подстрижена и расчёсана, можно было сказать, что ребята «в чистоте себя держат». Кроме того, штаны и рубахи на них были из ткани, а кожаные сапоги явно не местного производства. «Наверное, так должны выглядеть дворовые холопы у доброго барина, — подумал Кирилл. — Раскормленные и наглые. Сейчас они будут меня бить — просто так, для забавы...»

Ребята встали как бы в вершинах треугольника с Кириллом в центре.

— Ну и рожа! — удивился один. Он зачем-то поплевал в ладонь, прежде чем свернуть её в кулак. — Отродясь таких не видел!

— Ничо, ща поправим! — откликнулся другой. — Спорим, с первого положу?

— Хе! — отозвался третий. — Со свинчаткой-та и дурак сможет! Ты так попробуй — говнюк-то не мелкий, не как в тот раз!

— Да чо там! — усмехнулся второй и перекинул кастет в левую руку. — Лягет как шлюха! Спорим?

— Полштофа у Сидора — давай! — принял вызов оппонент. — Тока с первого!

У Кирилла всё-таки возникла мысль продемонстрировать знание языка и объяснить парням, что он не воришка, что его позвали и велели ждать. Он, правда, сразу же и усомнился в убедительности таких аргументов: кто, собственно говоря, его позвал и чего велел ждать? Обдумывание этой мысли заняло ровно столько времени, сколько удалому детинушке потребовалось, чтобы шагнуть вперёд и с молодецким замахом врезать ворогу «по сусалам».

От удара Кирилл уклонился, но обнаружил, что двигаться ему плохо — на ногах болтаются меховые торбаза. Их веса он давно уже не чувствовал, но сейчас они именно болтались, поскольку там — в избушке — он развязал ремешки, чтобы дать ногам отдых. Пока парни гоготали над промахом приятеля, учёный успел дрыгнуть одной, а потом и другой ногой, избавляясь от обуви. Он оказался босиком на снегу, но ощутил не его холод, а то, что сцепление с грунтом имеет место быть — и хорошее! Ноги же сделались невесомыми, словно пушинки. И Кирилл запрыгал, затанцевал, как на ринге. В этой обретённой лёгкости растворились все соображения о целесообразности, об опасности и безопасности — бить себя он больше никому не позволит! Даже ценой жизни! И уж тем более вот этим наглым рожам!

Некоторое время парни махали кулаками, оскальзываясь на снегу и матерясь, — попасть по подвижной, как ртуть, мишени всё никак не удавалось. Задор их быстро сменился досадой и злобой, они сообразили-таки, что их трое против одного, и подались вперёд, сокращая дистанцию со всех сторон. Похоже, играть им уже расхотелось, пора было просто бить.

Осуществить это благое намерение не удалось — подступившего сзади парня Кирилл, не оборачиваясь, лягнул пяткой в пах, а тому, который был прямо перед ним, быстрым боковым ударом снёс на сторону носовой хрящ. Глубоким нырком он ушёл от удара третьего противника, но не ударил в ответ, а на мгновение встретился с ним глазами. Кирилл многозначительно усмехнулся и обозначил удар ногой в пах. Последовало инстинктивное защитное движение, лицо оказалось открытым, и Кирилл со смаком врезал парню в глаз.

Следующие секунд двадцать-тридцать шло просто избиение — все парни были на ногах, каждый пытался наносить удары противнику, но координация у них была нарушена, основные усилия тратились на то, чтобы не упасть. А Кирилл долбил и долбил — одного, второго, третьего. Наносил точные короткие удары, не способные отправить в нокаут, но мозжащие мягкие ткани, ломающие передние зубы. Наконец один поскользнулся и упал, другой, пытаясь сохранить равновесие, опустился на колено. Третий стоял, покачиваясь и прикрыв кулаками подбородок. От боксёрской стойки его поза отличалась тем, что корпус оставался открытым — бей на здоровье! Кирилл так и сделал — от всей, как говорится, души.

Вместе с последним ударом пришла мысль, что за такое удовольствие можно заплатить очень дорого. «А плевать!» — подумал Кирилл и с маху врезал босой ногой в голову тому, который стоял на колене. Парень хрюкнул и повалился, как куль.

Бить больше было некого, если только не лежачих, и мелькнувший было страх — «звоночек» инстинкта самосохранения — взял своё: учёный начал оглядываться, чтобы понять, откуда на него сейчас навалится возмездие. Никто почему-то не бежал к нему с колом или саблей в руках. Из ружей тоже никто не целился, зато у распахнутой двери стоял Мефодий и какой-то высокий незнакомец в чёрном бараньем (!) тулупе, накинутом на плечи. Дяде этому было, наверное, слегка за сорок, и выглядел он рядом с замызганным служилым сущим барином.

— Вишь, Федот Петрович, прям как я те сказывал! — обратился Мефодий к новому персонажу. — Коли согласен, так чтоб без обиды!

— Ступай! — последовал небрежный жест, а затем кивок Кириллу: — А ты — зайди!

«Не иначе, местный хозяин, — сообразил учёный. — Держится барином и при этом помыт, побрит и причёсан. Пожалуй, такого я здесь ещё не видел — то ли в этом веке все ходили зачуханными, то ли успевали опуститься, добравшись до этих мест. Но плевать я хотел на всех бояр и господ! Где моя обувь? »

Пока Кирилл подбирал свои торбаза, пока прыгал на одной ноге, надевая их, Федот Петрович наблюдал за ним с эдакой усмешечкой — то ли одобрительной, то ли снисходительной. Потом он повернулся и пошёл внутрь, а учёный последовал за ним.

Обстановка помещения, в котором они оказались, потрясала своей роскошью, особенно по сравнению с убогим внешним видом строения. А роскошь заключалась прежде всего в том, что здесь было тепло без дыма! Добрую треть помещения занимала печь, сложенная из речных валунов, скреплённых глиной, а в свод была вмазана железная труба, уходящая вверх сквозь бревенчатый потолок. Данная труба прямо-таки заворожила Кирилла — она была целиком склёпана из различных кусков металла. По сравнению с этим произведением наличие на столе бумаги, чернильницы, перьев и двух свечей в подсвечниках с отражателями выглядело бытовой мелочью.

Хозяин повесил тулуп на деревянный гвоздь возле двери, обошёл стол и опустился в некое подобие кресла, накрытое оленьей шкурой шерстью вверх.

— Садись — в ногах правды нет!

— Не понимаю язык нелюдей, — откликнулся Кирилл заготовленной фразой по-таучински. Он продолжал разглядывать трубу и массировать правую кисть. — Если ты человек, то и говори со мной по-человечески!

— Прекрати, — нахмурился хозяин. — Ваньку-то не валяй, Кирилл Матвеев, — за тебя деньги немалые плачены!

— Опять меня предали и продали, — перешёл учёный на русский. Он подвинул короткую скамейку в середину пустого пространства и уселся напротив хозяина. — Заплачено, да не мне — с меня-то какой спрос?

— С тебя — пока никакого.

— Что значит пока?! Уж не знаю, что у вас за дела, а против воли делать ничего не буду. И не заставите — я вам не холоп!

— А тебя никто и не холопит.

— За что ж тогда деньги уплачены?

Хозяин взял со стола перо, почесал им бровь и сказал раздумчиво:

— Помощь мне твоя нужна, Кирилл — Матвеев сын. А заставить можно любого — хоть на ушах ходить, хоть задницей есть — была б нужда. Только с тобой мне того не надобно. Думаю, в охотку моё дело будешь творить.

— Думай на здоровье! — удержался от вопроса учёный.

— Вот я и думаю... что в баньку тебе надо.

— Благоухаю? — усмехнулся Кирилл.

— Малость смердишь, — кивнул хозяин. — Только парить тебя пока что опасно: не ровен час банщика покалечишь или вовсе до смерти убьёшь.

— Не тронь меня — и я не трону.

— Во-во: выпусти такого за порог, сей же час или в тюрьме, или в гостях у Бога окажется. Давай-ка поговорим сначала, а там и решим, где тебе париться — в бане иль на дыбе.