Зима была не столько холодным, сколько голодным временем.

И каждую зиму она переживала с трудом — тяжело было слышать, как дети, плача, просили у матерей еды, а те, кроме косточки, на которой от мяса-то остался только запах, дать им ничего не могли — берегли до весны, боясь, что станет ещё хуже.

Чтобы убить племя, достаточно было уничтожить его запасы на зиму.

И весной от могучего народа останутся только пара десятков бледных теней, агрессивных и слабых.

Одну единственную зиму она пережила, не страдая от непонятного чувства вины перед голодными детьми и стариками.

Только одну зиму она пережила почти легко и почти спокойно.

Мастер научил её не бояться холода и снега, обходиться очень долго без еды, воды и даже воздуха — она теперь могла без последствий нырнуть даже сейчас на довольно большую глубину и выплыть обратно, а море сейчас было уже очень холодным — у простого человека, зашедшего в него даже по колено, сразу судорога сводила мышцы.

Мастер научил её так многому…

И ещё большему — её путешествие.

Тем удивительнее для неё было встретить здесь, на Олухе, ребёнка, носящего на шее такой же, как и у неё, кулон!

Мальчишка, старший сын вождя, оглядел в их первую встречу её с головы до ног, задержавшись на ярко-жёлтом камне.

Мелькнуло тогда в его глазах что-то угрожающе знакомое, что-то, чему она не могла дать названия — но до ужаса напоминающее ей Мастера.

Взгляд, походка, манера говорить — всё напоминало об Учителе, все кричало о том, что этот ребёнок был необычным.

Они просто обязаны с ним поговорить.

Но позже.

А пока…

— Сатин! — раздался за спиной голос нового знакомого.

Девушка обернулась, чуть улыбнувшись.

— Сморкала, — чуть наклонила она голову в приветствии.

Этот парень с самого её прибытия на Олух (торговец Олав, с которым она и прибыла сюда, искренне расстроился, когда узнал о том, что она решила подольше остаться на Олухе — уж больно хорошо она ему помогала своим знанием нескольких языков) почти не отходил от неё ни на шаг, всё норовя то остров показать, то покрасоваться перед ней, то просто мелькать перед глазами, не позволяя ни одному из юношей подойти к ней.

Сморкала Йоргенсон, племянник вождя, троюродный брат Иккинга, а также Мии и Магни.

Родственник её Мастера, пусть и в прошлом.

Наглый, самоуверенный и глупый на первый взгляд, таким же и оставался на второй.

И на третий тоже.

И даже на четвертый.

Но, неизбежно находясь в компании Сморкалы практически всё время, она сумела разглядеть в нём то, что не видел никто — безмерное чувство вины.

Парень, под лёгким ментальным воздействием рассказавший всю свою историю, вызывал у девушки только жалость.

Не удивительно, что он вырос таким, как… ну, как вырос.

С таким-то воспитанием это было совершенно неизбежно, а потому к поведению здоровенной детины, на пять лет её саму старше, она стала относиться с некоторым пониманием, позволяя парню находить в её копании спасение от постоянного ощущения вины и неоправданных надежд отца.

Отец постоянно требовал от него невозможного, ставя в пример ему себя, желал видеть своего сына самым лучшим, даже если тот имел что-то против методов становления этим «самым лучшим».

Он не позволял ему играть с простыми детьми, заставляя крутиться в компании отпрысков знатных родов острова, говоря, что дети простых воинов и крестьян — не ровня ему, племяннику вождя и, в перспективе, если наследник всё-таки не пережил бы очередную зиму, вполне себе будущему правителю Олуха.

Более реальному наследнику, чем тощий и слабый сын вождя.

Вот только в желании доказать вечно недовольному отцу, что он достоин носить их фамилию, достоин оправдать все возложенные на него отцом надежды, он слишком буквально воспринял советы.

Тот пророчил сыну успех, только если Сморкала станет великим воином, женится на красавице и займёт место Наследника, что в своё время не удалось ему самому.

И теперь, когда, казалось бы, любимая им девушка вообще отказалась выходить за кого-либо замуж и стала вести образ жизни женщины-воина, а не хранительницы очага. Когда его отец погиб по его, Сморкалы, вине — тот ведь только следуя заветам отца, хотел показать себя девушкам и конкретно некой Астрид с лучшей стороны…

Злость на Магни, нового наследника Стоика тлела в парне несколько лет, разрушая его изнутри, заставляя страдать — последний пункт успеха, по мнению его отца, стал невыполним.

Но со временем к Сморкале, по всей видимости, пришло понимание, что это — не самое главное. Он же зарекомендовал себя, как хорошего, умелого, пусть и самонадеянного воина.

Он стал терпимее относится к своему троюродному брату, просто сторонясь его.

Он стал активнее ухаживать за Забиякой Торстон — его давней подругой, выросшей из нескладной девчонки в настоящую красавицу, пусть и со скверным характером.

Хотя та всё равно к этим попыткам понравиться относилась скептически и с насмешкой, судя по воспоминаниям Сморкалы.

Да, Сатин бессовестно воспользовалась словоохотливостью нашедшего лишние уши парня и без зазрения совести просмотрела его поверхностные воспоминания — что-то глубокое понять и увидеть, не причиняя боли «жертве» было невозможно, а потому девушка ограничилась только самым лёгким считыванием.

Она не понимала мотивов Сморкалы — тот был явно влюблён в другую девушку, но продолжал навязывать свою компанию ей, Сатин.

— Завтра начинается Большой праздник Осени — несколько дней будем провожать лето, ты же слышала… — чуть неловко, пряча своё смущение за наглостью (но Сатин-то с её эмпатией не проведёшь!), сказал Йоргенсон. — Придешь?

Её, если честно, несколько смущало внимание со стороны достаточно привлекательного по меркам девушек её родного, да и этого племени, парня. Да и чего таить, оно ей, чисто как девушке, льстило.

Эти неумелые, грубые попытки понравиться казались девушке донельзя милыми, пусть она прекрасно понимала, что, в любом случае, она здесь не останется, и под венец с этим человеком не пойдет, пусть он её и не позовёт. Да и не хотелось ей — её идеал мужской красоты, пусть она сама себе в этом признаваться не желала, находился сейчас, вероятно, на Драконьем Крае, или в окрестных тому территориях.

Тем более что та самая Забияка бросала на неё знакомо-гневные, уничтожающие взгляды, явно ревнуя.

Вся эта ситуация была донельзя глупой, нелепой, а потому всё-таки раздражала Сатин.

— Да, слышала, — сдержанно ответила она. — А что там будет?

— Да так… Соревнования. Ничего интересного — я всегда побеждаю, — преувеличенно скромно сказал Сморкала. — Метание секиры там, бег с овцами, стрельба из лука… Победителю раньше в качестве приза можно было показательно сразиться с драконом на Арене, да вот только они повывелись у нас…

— Сложно ли, поймать дракона?

— Ловцов среди нас нет — мы убиваем драконов, а не охотимся на них, — почему-то гордо ответил парень.

— Я приду.

Она определённо должна заставить Сморкалу и Забияку разобраться меж собой.

***

Узнав о том, что Драконьи Налётчики напали на Кальдеру Кей, Аран пришёл в состояние холодного бешенства — до предела спокойный, он выслушал доклад, очень вежливо и спокойно поинтересовался, почему же он узнал о том, что на их союзников напали уже после того, как сражение закончилось.

И почему Патрульные не вмешались, не попытались остановить вторженцев.

Только Алор, находившийся в тот миг рядом, да Тагуш, научившийся не хуже Брата Короля улавливать эмоции Арана, понимали его состояние — он был в шаге от того, чтобы наброситься на провинившегося.

Он был в шаге от неконтролируемой, жгучей, животной ярости.

И только титаническими усилиями Воли Король Драконьего Края держал себя в руках, не терял самообладания.

Только тот факт, что Кальдера Кей не входила в состав территорий Гнезда Драконьего Края, и что Эраптодон, истинный хозяин того острова, приказал ни при каких обстоятельствах не вмешиваться — в коей-то мере оправдывало подведших его подчинённых.