Голод. Великий Голод окутал её, помутняя разум, заставляя стаю совершать безумства ради добывания пищи для неё.

Она понимала, что безумна, но не могла с собой ничего поделать — да, она была монстром, но всё ещё отчаянно хотела жить.

Однако появление на Архипелаге нового гнезда, а по рассказам странствующих драконов — сильного и, несмотря на его молодость, опасного, заставило её забеспокоиться.

На протяжении всего её правления никто из чужаков не осмелился бросить ей вызов, и ни разу при ней не было создано Гнездо, которое она не успела уничтожить, — конкурентов, с которыми пришлось бы бороться за территории, она терпеть не могла и вытравливала самыми быстрыми и безжалостными способами.

А в этот раз она опоздала — гнездо укрепилось и стало активно подчинять себе соседние территории и жившие на них маленькие стаи.

Благо, хоть не лезли на большие Гнёзда.

Когда-то ей только чудом удалось договориться с Великим Смутьяном — она не лезла на его земли, не разоряла их, а он не вмешивался в дела её гнезда, и потому она могла творить всё, что пожелает, но только на собственной территории, и никак не за её пределами.

Когда верно служившая ей полтора десятка лет Фурия внезапно исчезла — никто из её слуг не знал, что случилось с этим проклятым отродьем бездны, Красная Смерть забеспокоилась ещё сильнее.

Надвигалась буря, спасения от которой не было ни для кого — это она понимала слишком хорошо.

Когда она узнала, что Фурия подружилась с человеческим мальчишкой, то очень долго не могла оправиться от шока. Впрочем, когда дракона убили, она почти не расстроилась — зачем ей слишком милосердный Палач?

И сильно обрадовалась, когда к её стае прибилась другая Фурия.

А она-то думала, что все эти драконы повывелись.

А вот нет — есть ещё.

Новая Фурия оказалась намного менее мягкосердечной, не жалела людей — самые приближенные драконы с удовольствием рассказывали ей как дракон просто так жестоко расправлялся с людишками, развлекаясь.

Может, всё ещё наладится, думала Красная Смерть.

Однако предчувствия говорили драконихе об обратном.

***

Дагур с какой-то странной эмоцией осматривал с детства знакомые скалы дружественного острова.

Всё те же острые очертания, всё те же разные оттенки серого, коричневого с лёгкой примесью зелёного — суровая северная красота была понятна далеко не каждому человеку, но, вернув сестру, став наконец целым, Дагур научился заново замечать прелесть окружающего мира. Видеть закат, а не отмечать ухудшение видимости и похолодание.

И это невероятно радовало — он почти добился своей цели.

Странно здесь оказаться спустя столько лет и событий. Мужчина на мгновение вновь почувствовал себя мальчишкой, стоящим возле добродушного, но по-своему грозного отца и вымещающим свою жажду крови на беспомощных окружающих.

Пришло время спускаться на берег, и один из воинов его свиты огласил его выход:

— Встречайте верховного вождя племени Берсерков! Крушителя черепов! Грозу всего живого! Великого и ужасного Дагура Остервенелого!

Мужчина внутренне поморщился — столько пафоса, но, видят боги, его эти лестные речи лишь раздражали, хотя лет пять назад он бы во все уши слушал бы их, довольный подобной оценкой от своих солдат.

Сейчас он знал, что это не более чем попытка подмазаться, и в следующем походе, или даже на ритуальной охоте несчастного идиота загрызут драконы.

Естественно, совершенно случайно.

Молодой вождь сошел на берег, двигаясь привычно плавно, как и подобало воину.

Его встречал сам вождь с его молодой женой, держащей маленького ребенка на руках. За женщиной стояли, чуть в стороне от остальных, но очень близко друг к другу мальчик и девочка лет пяти от роду. У них были одинаковые волосы цвета каштанов с явным медным отливом, практически одинаковые лица, усыпанные, странно признаться, даже милыми веснушками, и практически одинаковые глаза — у девочки они были словно море в штиль, а у мальчика — хвоя на солнечном свете.

Вот только выражение глаз было совсем не детским.

Девочка смотрела с любопытством, за которым скрывался немалый ум. Она уже явно оценила его на степень опасности, интеллекта, интереса, а потому уже давно переключилась на его спутников.

А вот мальчик…

— Дагур… слышал, слухи о гибели твоего отца оказались правдивыми? — отвлёк его от размышлений голос Стоика.

— Да… — сделал по привычке наигранно скорбное лицо Дагур. — И посему договор тебе, Стоик, придётся подписывать уже со мной. Впрочем, думаю это не проблема?

Вождь Лохматых Хулиганов сильно постарел с момента их последней встречи. В его волосах появилось множество седых прядей, глубокие скорбные морщины пролегли через лицо.

И глаза…

Глаза Стоика были скорбными и пусть они были столь же зелёными, что и у обоих его сыновей, но выражение, эмоции, в них скрытые — совершенно разные.

Родитель и оба сына — мёртвый старший и живой младший — были совершенно не похожи внутренне, ибо смотрели они совсем по-разному.

— Нет, не проблема.

— Что же… Это хорошо, — кивнул скорее себе, чем собеседнику Дагур. — А не познакомишь со своей очаровательной женой? И детьми?

Жена вождя действительно была красива.

Конечно, ей было далеко до его неотразимой сестры, но, если бы не вечные проблемы и непрекращающиеся войны, он бы сам попытался бы за ней ухаживать.

Да вот только не успел.

Какая печаль.

Девушка тоже рассматривала его, но в отличие от своей дочери холодно и скорее из вежливости. В её глазах затаилась великая тоска и разглядеть её он сумел только благодаря данной ему от природы и не задавленной долгим безумием наблюдательности.

— Да, Дагур, спасибо, что напомнил. Это мой наследник Магни и его сестра Мия. А так же моя жена Инга и младший сын Викар.

Младшего отпрыска вождя Дагур только окинул взглядом и сразу же обратил свой взор к старшему, чтобы уже наконец хорошенько рассмотреть его.

И чуть не вскрикнул.

На него смотрела своими серьёзными осуждающими глазёнками маленькая копия Иккинга.

Выражение лица, сдержанная доброжелательность и некая отстранённость, которую многие принимали за витание в облаках и легкомысленность, за которой пряталась какая-то печаль, великая усталость от людской глупости и невероятный ум.

И лицо — вплоть до родинок и веснушек, разве что без маленького шрама под губой. И растрёпанные густые волосы, и по-девичьи тонкая шея, и общая готовность к негативу со стороны окружающих.

Новой чертой было только какое-то невероятное доверие к сестре, граничащее с каким-то даже покровительственным отношением — было ясно, что, несмотря на явную привычку девочки сначала бить, о потом выяснять что-то на словах, обидчик сначала получал от её брата.

Это было так странно, так трогательно, так… правильно.

Именно так и должно быть — брат за сестру, сестра за брата.

Именно так он хотел стоять рядом с Хедер.

И взгляда от неё хотел такого же.

— Хорошенькая, — пробормотал Дагур, дабы не затягивать паузу и не выдавать своего шока. — Иккинг бы одобрил такую мачеху.

При упоминании сына-предателя Стоик нахмурился, но ни сказал по этому поводу ни слова, а Дагур, сам себе подивившись, прикусил язык.

По договору обязательно должна была быть экскурсия по острову, и именно с неё и было решено начать.

Хотя, чего тут он не видел?

***

Ночью к острову подошли корабли со смутно знакомыми, но такими странными символами на парусах. Их было около двух десятков, но каждый из них был намного больше обычного драккара, а потому было несколько страшно.

От кораблей к берегу подошли несколько лодок, люди из которых отправились сразу к вождю.

Простым селянам ничего не говорили, а потому Сатин мучилась от неведения, строя всевозможные догадки.

Конечно, можно было бы пойти к Буре, она наверняка могла что-то знать про этих странных людей, но нельзя было сейчас привлекать внимания чужаков — пока не было известно, являлись ли незнакомцы её союзниками, они по умолчанию записывались в категорию врагов — а потому стоило быть осторожной.