Не трудно догадаться — под ударом могла оказаться в первую очередь именно Астрид, ведь именно она привела вождя и солдат к Иккингу и его Ночной Фурии, и именно её во всем случившемся должен был винить Аран.

По крайней мере, делая поправки на характер Иккинга, Йоргенсон мог с уверенностью сказать — сам он решил бы и поступил именно так.

Но вопрос, почему Аран отпустил Сморкалу, позволил ему и остаткам немногочисленных присутствовавших в той бойне Лохматых Хулиганов уйти целыми и невредимыми, вернуться, пусть и без победы в руках, но вернуться домой, к своим семьям, оставался открытым.

Как и вопрос, как вообще так оказалось, что Аран и, казалось бы, давно и безвозвратно погибший Иккинг являлись одним лицом.

Надо признать, как бы это ни было невероятно и вообще невозможно, его троюродный братец добился явно много больше, чем мог достичь среди людей — и среди злобных крылатых тварей он казался своим — таким естественным, вписывавшимся в ту картину.

И драконы — подчинялись ему.

Слушались каждого слова.

И Фурии…

Много Ночных Фурий!

Все они — и злобные, а может, и не совсем, порождения Молнии и самой Смерти, и непонятные твари, чья чешуя словно была выкована из лучшей стали, сверкавшей и отточенной, подобно острейшим из клинков, чьи шипы из хвостов легко непринуждённо перерубали мачты их драккаров, и привычные, едва ли не родные Чудовища, Громмели и Змеевики с Престиголовами, и вовсе непонятные, но весьма устрашавшего вида создания, — все они подчинялись Арану беспрекословно.

Страшно это было, на самом деле.

Страшно и завораживающе.

Сморкала не обманывался — про Иккинга он говорил только в прошедшем времени, как о когда-то жившем с ним в одной деревне парнишке, прекрасно осознавая, что сейчас уже никакого Иккинга не было — был только Аран, Покоритель Драконов, в силе которого уже не раз доводилось им убедиться.

В силе и… милосердии, как ни странно.

Ведь мог Аран приказать всех добить, всех свидетелей уничтожить, ещё тогда — три с половиной года назад, в день, громко названный Битвой за Олух.

Да кому нужен их клочок голых скал, окружённых холодным морем, где ни ячмень, ни большая часть овощей не росли, где нельзя вырастить хлеб, где только выносливые яки, да растущие быстро курицы с утками способны были найти себе пропитание и выжить?!

Одна прелесть — леса красивые, места рыбные и закаты просто сказочные.

Аран вместо того, чтобы уничтожить всех своих обидчиков, вместо того, чтобы отомстить, насладиться их страданиями… спас их.

Просто и незатейливо спас.

От Драконьей Королевы, которая тиранила и людей, и своё собственное Гнездо (иначе зачем её было убивать?), которую убили явно Ночные Фурии, которые находились в подчинении Покорителя Драконов и слушались его приказов.

Пусть в тот раз он мог преследовать собственные цели.

От того морского монстра, который сумел подчинить себе всех драконов, и которым управлял явно бывший безумным Драго Блудвист, жаждавший непонятно чего, но поскорее и побольше.

От ненадолго потерявшей свою волю и оказавшейся во власти того морского чудовища собственной Ученицы…

Думать о Сатин было особенно больно — как бы то ни было, но эта девушка ничего не сделала плохого конкретно ему, наоборот — помогла ему создать, построить личное счастье, подтолкнув к самому важному и самому правильному решению в его жизни.

И так все закончилось…

Так печально.

Смерть того идиота, стрелка-арбалетчика, оказавшегося себе на беду, слишком удачливым, слишком метким, была меньшим, чем мог отплатить Арану Сморкала.

Одно радовало — после их возвращения выяснилось, что так просто не прошла их прошлая встреча с женой, и Забияка снова ждала ребёнка. На фоне этого Стоик, по одним богам известным причинам, смягчился и позволил Сморкале находиться рядом с женой до тех пор, пока их второму ребёнку не исполнится четыре луны.

Год, то есть.

Может причиной благосклонности Вождя стало то, что Готти пророчила Йоргенсонам второго сына. И это на фоне того, что у многих теперь рождались дочери — прямо проклятье какое-то.

В общем, всё налаживалось.

И было время обдумать всё.

Пока было.

***

Что же — себе она могла признаться, что первая жена Стоика была женщиной весьма приятной, пусть время и не пощадило её рассудка.

Когда из похода вернулись очередные воины мужа, Инга только повздыхала и пошла выполнять обязанности жены Вождя — замещать его, тогда тот отсутствовал, то есть.

А раз бойцы в очередной раз вернулись с победой, и даже раньше, чем рассчитывали на то они сами, пусть получилось это благодаря невероятно, просто аномально тёплой зиме, и тому, что в должной степени лёд так не стал на море, а потому судоходство продолжалось столь же активно, что и осенью, стоило организовать пир.

А это опять — пьяная молодёжь, которая где-нибудь, да набедокурит, это новые расходы, которых вполне можно было бы избежать, это драки захмелевших воинов, не поделивших какой-нибудь особо приглянувшийся им кусок.

Морока одна, словом.

Но всё пошло не по плану в этот раз, не по привычной и давно уже выстроенной, много раз проверенной на практике схеме — по трапу сошла женщина, портреты которой Инге уже доводилось видеть.

Валка.

Первая и единственная любовь Стоика Обширного.

Инга не хотела и не собиралась думать о том, как всё это получилось, о том, как это произошло и каким именно образом у первой жены вождя получилось выжить и даже добраться до Олуха — её терзала смутная, такая робкая и блёклая надежда на то, что её наконец-то оставят в покое.

Она наконец-то сможет потребовать развод, заберёт сына и уйдёт.

Оставит Олух и его Лохматых Хулиганов за спиной.

Как страшный сон.

Сон, длиною в десять лет.

Инга радушно приняла Валку, рассказала ей подробно обо всех изменениях в племени, произошедших за последние двадцать пять лет, пустила под крышу своего дома, как самую долгожданную и званую гостью.

Как гостью.

Не как хозяйку.

Пока — не как.

Они много гуляли по запутанным лесным тропам, много разговаривали на самые разнообразные темы — о жизни своей, обо всём происходящем, о прекрасных олуховских закатах, о Мии и Магни, которых, как оказалось, Валке довелось воспитывать все эти три с лишним года.

Воспитывать — громко сказано на самом деле, это Инга видела прекрасно.

Характер своих старших детей она помнила, всю их строптивость и независимость, весь их невероятный, несвойственный простым детям ум и их способность едва ли не читать мысли друг друга и дичайшую схожесть со своим старшим братом, который, по словам почти абсолютно всех, был на одно лицо со своей матерью, Инга, с удивлением могла подтвердить это теперь.

Действительно — похожи.

Не роди она близнецов сама, и не поверила, что матери у Магни и Иккинга — разные.

Тот факт, что Аран называл себя старшим братом близнецов был до крайности показательным, да и чуяло сердце Инги, что не просто так дети её при любом удобном случае исчезали в сторону леса, и даже конкретнее — того самого ставшего для всего племени запретным оврага.

Она ни разу не стала следить за близнецами — низко это было, да и подло.

Её дети сами знали, на что шли.

Весть о том, что находились они теперь у Берсерков, пока их целительница лечила Ученицу Арана, и удивила, и поразительно успокоила Ингу — Дагуру она доверяла, и совершенно не боялась за своих детей, если они у него под присмотром.

Особенно, вспоминая, как дружили Дагур и Магни.

Время, когда Валка находилась не с Ингой, она проводила в разговорах, а скорее просто в пустой болтовне с Плевакой, кузнецом Олуха.

Он с самой Битвы за Олух отказался заниматься военными делами, оставив себе только дела кузнеца да натаскивание своих подмастерий до нужного, одному ему известного уровня.

Погасло что-то в Плеваке с пропажей близнецов.

То же, что едва устояло со смертью Иккинга.