Но простая человеческая жадность!

Они должны были стать его учениками, они должны были идти у него за спиной, воплощать его великую Идею — вернуть всю силу Одарённых роду людскому, дабы уже посланники воли Небесных Странников вершили человеческие судьбы, создавая с каждым поколением все более и более совершенный мир.

А стали врагами.

Что же — на всё Воля Древних.

И теперь Гриммель найдет всех тех, кто преклонил пред ним колено, клянясь в верности его учению.

Найдёт и поведёт вперед.

К победе.

Этого врага придётся уничтожать особенным способом.

Отобрать у него всё, что было ценным, таким дорогим его всё ещё человеческому, стало быть, всё ещё жалостливому сердцу.

Заставить осознать себя монстром.

Монстром, которым Аран и являлся.

***

Дагур и сам не понял, как так произошло — то ли дурной, но до крайности показательный пример Арана оказал на него такое влияние, то ли Мирослава мозги на место сумела-таки вправить, но всю эту компанию по завоеванию новых территорий он полностью остановил.

Наверное, всё же Провидица.

Пусть в её поддержку выступал тяжёлый взгляд Драконьего Владыки.

«У тебя людей меньше, чем земель, которые надо осваивать!»

Что правда, то правда — в своей жадности Дагур оказался чересчур неосторожен, не боясь тратить человеческие ресурсы там, где можно было бы их и сэкономить, даже если это просто наёмники, а не его Берсерки.

И это аукнулось тем, что земли у него было и правда слишком много по меркам Варварского Архипелага, а вот укрепиться на ней, построить там деревни он… забыл.

И Мирослава не напомнила.

«Люди забыли вкус хлеба! Они питаются мясом и рыбой!»

Какие зерновые культуры? Какие овощи и фрукты? Какой домашний скот, когда они пропадали в бесконечных походах?

Слишком гордые.

Слишком глупые…

«Хочешь воевать? Иди и наведи порядок в своём собственном народе!»

О нравах, что со временем стали царить в рядах его армии, Дагур слышал — и совершенно не был этим доволен — действительно, нужно было наводить порядок.

«Хочешь славы? Стань для Берсерков тем правителем, на имя которого будут все дети твоих детей, и их дети тоже. Стань великим, подними на вершину свой народ сделай его независимым. Выращивайте всё сами. Разводите скот сами».

А тут и говорить нечего.

Куда не ткни — Мирослава была бесконечно права, попадая в самое больное лаконичными своими фразами, или иногда, в моменты хорошего настроения, озаряя народ своим красноречием.

И если первые несколько лет Мирослава, по всей видимости, только обживалась, стараясь по мере сил не наглеть, то теперь она, жена одного из его ближайших сподвижников, его Советница, взяла своего Вождя в оборот, не стесняясь указывать Дагуру на его ошибки и просчёты.

И ведь не боялась!

И правильно.

Аран подробно растолковал Дагуру, почему все Видящие были неприкосновенны, и даже в самых страшных битвах, даже уничтожая целые народы, их не трогали — оказаться в Бездне никто не хотел.

И Дагур тоже не хотел.

Но почему же было так тревожно ему, когда Аран вдруг, сразу после прилёта очередного своего посланца-Фурии, к которым тут уже все давно привыкли, сорвался с места и, прихватив Алора, скрылся в неизвестном направлении.

— Я пыталась… — послышался вдруг голос Мирославы, как всегда неожиданно появившейся за спиной.

— Что на этот раз? — нахмурился Дагур.

— Я пыталась изменить Вероятности, но все они сводились к этому, — отчаянно и устало покачала девушка головой. — То, что я видела ещё в детстве, оказалось неизбежным. Уже десять лет всё к тому идёт.

— И что же будет?

— Может быть, конец. А может — новое начало.

***

Как бы то ни было, Сморкала его узнал — по взгляду ли, бесконечно упрямому, горящему странным пламенем, по манере ли держать себя, в которой были еще отголоски, блеклые тени знакомой манеры, по голосу ли, ставшему ниже, глубже как-то, но всё ещё знакомому — или просто по овалу лица, по всем тем характерным для этого рода чертам.

Не узнать того, над кем издевался десять лет назад, было бы проблематично.

Пусть и за несколько месяцев до Кровавой Ночи он изменил своё отношение к резко ставшему популярным и успешным в нелёгком деле драконоборства Наследнику Вождя.

А ведь Астрид делала какие-то невнятные намёки на то, что самый старший сын Стоика не погиб в ту ночь, долго рассуждала с Йоргенсоном на эту тему за кружкой хорошего эля — благо хоть Забияка не ревновала, прекрасная зная о позиции Хофферсон.

Относиться к девушке, которая когда-то была его возлюбленной, как к другу и надёжному боевому товарищу оказалось неожиданно просто.

И потому не заметить, как изменилась условно сочтённая погибшей Астрид, вернувшись на Олух живой и относительно невредимой, сообщая о том, что сумела найти для Лохматых Хулиганов неожиданного союзника в стане врага.

Союзника, который хотел возвыситься за счёт падения своего Покровителя.

Омерзительно это, на самом деле.

Да и сама Хофферсон считала точно так же — не укладывалось в сознании честного и всегда прямолинейного воина такая лёгкость, такая непринуждённость, с которой некто Королева Мала, правительница Кальдеры Кей, пошла на предательство человека, под чьей защитой находился её народ.

Одно дело — ударить в спину врагу.

Другое — союзнику.

После того, как Астрид доложила о своих приключениях Стоику, она, неожиданно эмоциональная, выловила в одной из улочек их деревни Сморкалу, и впервые, потом, спустя длинный, полный невнятных откровений разговор и несколько больших кружек чего-то крепкого и заморского, он увидел, чтобы Хофферсон была до такой степени пьяна.

Она ему поведала, что не только странную королеву ей довелось встретить — а лицом к лицу столкнуться с самим Покорителем Драконов.

Аран.

Так его звали.

Вполне себе человеческое имя для того, кого было принято считать воплощением жестокости и зла, отродьем мрачного Хельхейма, порождением мировой Бездны и так далее по весьма длинному списку, испещрённому и менее литературными выражениями и пестрящего бранью.

Тогда, за три дня до начала злополучного похода, закончившегося катастрофой и их полнейшим разгромом, и хорошо хоть Лохматые Хулиганы были там лишь наблюдателями, и это был не его, Сморкалы, проигрыш, Астрид пыталась что-то рассказать ему, пыталась о чём-то предупредить, пыталась уберечь от чего-то, в конце концов.

И это удивляло.

Такая странная забота, само её наличие, со стороны Астрид — есть нечто поразительное и, казалось, вовсе несуществующее.

Впрочем, если смотреть на всю эту ситуацию теперь, то многое становилось простым и понятным — и печальный взгляд грозной воительницы, и надломленность, и отчаяние, и даже обреченность, мелькавшие даже не на лице — в жестах, в каждом шаге, во взгляде.

И почему она молчала.

О таком — не говорят.

И видели это, и понять это могли только они, выросшие ребятишки, что когда-то были компанией друзей, неразлучной и до крайности разрушительной пятёркой.

Но Забияка — не у дел.

Не воевала она теперь — хозяйством управляла, следила за качеством работы, слуг. До чего они дожили! Ведь нельзя было несколько лет назад и помыслить о том, чтобы возродить эту славную традицию использовать труд пленных людей! А теперь то — сплошь и рядом.

Задирака почти не отходил от сестры, прерываясь только на то, чтобы понянчиться с племянником. И пусть формально он тоже являлся воином и представлял некую угрозу для их врага — он не покидал Олух.

Рыбьеног…

А кто теперь знал, куда занесла судьба мнимо трусливого, но на деле очень храброго и умного парнишку?

Жив ли он?

Неизвестно…

Вот и получается, что остались только они: Сморкала и Астрид, из всей пятёрки юных Драконоборцев с Олуха, и только они продолжали применять полученные знания на практике.

И именно теперь стало ясно — они наиболее защищены и наиболее уязвимы.