— Ну иди уже, твори, доктор Франкенштейн, — недовольно проворчал Штефан. — У тебя чуть меньше часа до заката. Нам скоро отправляться в путь.

— Нет, ребята, я подожду темноты. Мне же надо проверить, проснется ли она от чеснока, — хихикнул Антон. — А потом можно и резать. Гери, подержишь её, если что?

— Да запросто, — мой любимец, по-видимому, не чурался никакой черной работы. Я прямо терялась, кого из этих двоих начать выделять особенной ненавистью.

— И позови эту папскую канцелярскую крысу. Ему будет интересно посмотреть. Пусть включит это в свой отчетик, я не гордый, я поделюсь результатами.

— Кто его будет приводить в чувство, если он вознамерится сомлеть от твоих экспериментов? — зло отрезал голос Штефана. — Прошлого наблюдателя ты скормил Тамашу, этого решил свести с ума. Скоро здесь будет топтаться весь отдел Ватикана во главе с Анджело Амато, задавая неудобные вопросы. И тебя вернут туда, откуда с трудом забрали. Будешь опять пить таблетки и смотреть телевизор по расписанию.

— Ребятки, не расходитесь, — попросила Богдана, — у нас экстренное совещание.

— Позвать этого хилого католика?

— Да черт с ним, сожрет его эта выдуманная дрянь — туда ему и дорога.

Дальше слушать я не стала, потому что приняла решение. Надеюсь, я никогда не буду о нем жалеть, особенно долгими зимними вечерами. Если, конечно, доживу до зимы.

Для начала я в последний раз решила попробовать решить всё мирным путём. Вряд ли стоило появляться перед всем честным народом, к тому же охотники были основательно взвинчены, часть из них с оружием, поэтому я пошла к Аугусто. Тот копался в фургоне, все еще продолжая выводить заковыристые кружева из каких-то латинских выражений. Нож трогательно валялся рядом, на одном из ящиков. Картина, вызывающая особенное умиление: ешь голубчика — не хочу. Наверное, он надеялся на солнце, едва виднеющееся над вершинами деревьев и крыши, но я бы на его месте не была столь легкомысленной. Я довольно храбро прокралась к самому юноше и стянула нож. Не уверена, что он мне понадобится, но с ним было немного спокойнее. Во всяком случае, хвататься в случае чего юному охотнику будет не за что. Я отошла на пару шагов назад и попыталась привести себя в более приличный вид, поправив футболку и пригладив волосы.

— Кхм, — призывно кашлянула я. — Аугусто, простите, что отвлекаю…

Надо же было случиться такому казусу: как только я произнесла последнее слово, верхний край солнца скрылся за полуобваленной кровлей монастыря. То есть вы меня понимаете: ещё не так темно, что хоть глаз выколи (а с обратной стороны здания, то есть там, куда выходят окна келий и капеллы, ещё видно солнце), но уже вполне себе прогулочная погода для особенно резвых кровососов. А ещё я прекрасно понимаю, почему Аугусто бухнулся в обморок. Грузишь ты себе эти ненавистные бутылки, надежно защищенный дневным светилом, и вдруг слышишь незнакомый женский голос. Небо темнеет, а в полутора метрах от тебя та, кого ты собственноручно выносил в гробу, бледная, со спутанными волосами, в крови и грязи. Хотя я все равно его осуждаю: мог бы и посопротивляться хоть чуток, чисто по-мужски.

— О нет, — зарычала я, ткнув носком ботинка бездвижное тело. — Да прекрати! Милый, ты чего? Ты же моя последняя надежда, хлипкий ты похититель вампиров! А ну вставай! Вставай, я тебе говорю, ты мне нужен!

Я схватила его за грудки и затрясла. Он на секунду открыл глаза, сфокусировал их на мне и со стоном отключился опять.

— Ну, кто из нас мужчина? Кто кого должен бояться?!

Небо становилось всё темнее и темнее. Я в ярости схватила ближайшую канистру, открыла и вылила на голову незадачливого наблюдателя Конгрегации. Чисто из мести, пожалуй. Поскольку он решительно отказывался подавать признаки жизни (видимо, собрался притвориться мертвым, как жук-пилюльщик) даже после воды, я оставила его в этом спасительном танатозе и поспешила обратно. Что ж, самый простой и безопасный способ провалился.

Я твердым шагом (насколько хватало этой твердости в моем случае) направилась в капеллу, пока никто из охотников не решил выйти в коридор или Аугусто не пришел в себя. По дороге прихватила какую-то изогнутую металлическую палку, покрытую пылью и грязью, коих тут, возле кухни, валялось в избытке — кажется, это были старые детали очага или что-то в этом духе. Я даже воинственно взмахнула ею пару раз, почти как ниндзя или космический джедай, огрела себя по коленке, ойкнула и прекратила буйствовать. Очень хочется верить, что моей решимости хватит до конца.

Первым делом я просунула эту палку между ручкой двери и каменными выступами в стене, соорудив себе импровизированный засов. Не знаю, надолго ли его хватит при усилиях снаружи, но очень надеюсь, что он будет подстраховкой и мне вообще не потребуется. Вторым делом я запалила свежие факелы от готовых погаснуть предыдущих. Что ж, я готова. Потом я подошла к гробу и приоткрыла крышку так, чтобы крест у алтаря капеллы был закрыт от вампира, лежащего внутри.

— Анис! — шепотом позвала я.

Тишина.

— Анис, да проснись ты, нам нельзя шуметь! — прошипела я, наклонившись над ней.

Анис оставалась неподвижной.

Ругая себя за излишнее вампиролюбие, охотников — за жестокость, Анис — за сонливость, а судьбу — за очередной внезапный вираж, я начала скидывать чеснок, уложенный на Анис, прямо на каменный пол. Потом я схватила вампиршу за плечи и как следует потрясла, совсем как недавно проделывала это с Аугусто, готовая отпрыгнуть в любую секунду. Впрочем, результат вышел точно такой же. Анис лежала, как мертвая.

Не хотелось бы тебе мешать в такой трагический момент, наполненный благородством и патетикой, — напомнил внутренний голос, — но объективно, то есть фактически, она и есть мертвая. И лучше бы тебе было спрятаться или бежать из монастыря, чем спасать бессмертных кровопийц, которые — ты только не обижайся — терпеть тебя не могут.

— Дважды мертвая, — исправился внутренний голос, когда я разглядела небольшую, как будто прожженную дырочку в лифе платья, аккурат на уровне сердца. Крови вокруг нее не наблюдалось.

— Ну какая кровь, — если бы мой внутренний голос обрел плоть, он бы обязательно возвел очи горе или ударил себя ладонью по лицу. — Новая кровь на ней гипотетически может появиться в ближайшем будущем, причем твоя.

— Там освященное серебро, а скоро ей вырежут сердце, — вслух пояснила я своему внутреннему критику. — И она не просыпается.

— Ну, ты сделала всё, что было в твоих силах, — внутренний критик был порядком труслив. То есть, простите, осторожен и лишен пристрастия к лишнему выбросу адреналина, связанному с опасностью не дожить до следующего дня.

— Заткнись.

Я достала телефон, включила и вызвала последний звонивший номер.

— Джи, как ты там? — раздался обеспокоенный голос Тедди. — Натан забыл телефон, так что связным нынче я.

— Тедди, у меня осталось пять процентов заряда. А здесь Анис! Она не просыпается! У неё пулевое отверстие в груди. Она пролежала вся в чесноке. А ещё мы заперты в капелле и от креста её отделяет только откинутая крышка. Ах, да, примерно через пол часа ей собираются вырезать сердце.

На том конце трубки послышался глубокий вздох.

— Ну, можешь считать, что от одной из проблем тебя избавила судьба.

— Болван! Как я могу ей помочь? — зло зашептала я в трубку. — И соображай быстрее, если телефон разрядится, я останусь с ней один на один.

Опять вздох и пауза, на этот раз чуть короче.

— Ты убрала чеснок?

— Да.

— Достала пулю?

— Пальцами? — ядовито уточнила я. — У меня нет хирургических щипцов, прости великодушно. Здесь явно есть, у кого одолжить, но время поджимает. Да и откажут мне, я почему-то в этом уверена.

— Как она выглядит?

— Раньше была краше.

— Ты её будила?

— Звала, трясла, даже по щекам хлестнула. Есть ощущение, что, будь с ней всё в порядке, она бы от этого проснулась.

И снова вздох.

— Боюсь, ты здесь помочь не можешь. Разве что после заката оттащить в безопасное место. Но ты не справишься, извини. Жди Натана. И не смей там проявлять свою излюбленную самоубийственную дерзость, слышишь меня? Тогда Натан потеряет не только сестру!