— Хорошо, совру: его долго искали и он совсем не страдал.
— Ты отнимаешь у меня последнюю надежду, — я всё никак не могла утешиться.
Специфическое чувство юмора собеседника тоже этому не способствовало.
— Я тоже хочу сотрудничества, Джулия. В конце концов, я к тебе уже порядком привык. Ты мне не сильно досаждаешь. Все эти захватывающие попытки развлечь меня внезапными поисками, кажется, нас немного сблизили. И ты, как я вижу, не против моей компании: тебе уже начал нравиться этот строгий воздух и так далее.
Я не представляю, как он сумел вместить столько подтекста в одну фразу, но она почти ощутимо затрещала по швам от избытка сарказма.
— А ещё я очень не хотел бы, чтобы наши гости рассказали мне о новых способах выхода из нашего взаимного затруднения, а я знаю средство, и не одно. Боюсь, в нём мало любви к ближнему. Ещё больше я не желаю, чтобы они использовали эти способы в обход меня. Поэтому очень прошу об одном: держаться рядом, приветливо улыбаться, и даже не думать о попытке улизнуть. Свой мерзкий язык прикусить, довольно кивать и пожимать ладошки. Вот как раз с тем удачным выражением лица, которое ты состроила, ввернув про детский поцелуй. Благовоспитанная идиотка — твое идеальное амплуа на сегодняшний вечер.
Среди них нет тех, кто умеет слышать мысли, но, поверь, проведи ты пару веков в погоне за своим обедом — и смело можешь зарабатывать семинарами по чтению лиц. И ещё, если постараешься включить свою любимую песнь про подарок городу: мало кого из них волнует мой дом. В основном они хотят решить проблему медийности твоей персоны. В данном случае мне выгодно встать на твою сторону и сегодня мы в одной команде.
Сейчас мы скромнягами зайдём в замок и отправимся в зал. Перестань реветь, дурында, там не одни негодяи. Есть и те, кто готов тебе помочь.
Натан достал носовой платок и тщательно вытер мне нос:
— Иди, перед выходом умойся. Стыдно гостям показывать. Горе ты луковое.
Комментарий к Туман <i>*Стокгольмский синдром – специфическое психологическое состояние, характеризующее парадоксальную взаимную или одностороннюю симпатию между жертвой и агрессором (ц)</i>
====== Гости ======
В наш бывший бальный зал мы уже входили, как хозяева. Натан влил в меня стопку валерьянки и на этом закончил свои заботы о моём состоянии. Я, признаться, была уже всецело за гранью паники и мерно качалась в тихих водах отупелого равнодушия.
Анис, картинно развалясь в кресле, мило беседовала всё с тем же парнем в белом. Парень очень эффектно облокотился о каминную полку. Наверное, оба долго репетировали свои позы перед зеркалом, мрачно подумала я. К пущей моей досаде и раздражению оказалось, что Анис способна на вполне себе девичий флирт. Кавалер её обладал несомненно приятной, но немного андрогинной внешностью.
Без скандалов, гадостей в мой адрес и нервных переругиваний с братом Анис была этакой милой девушкой, хрупкой и болезненно бледной, с аккуратно уложенными пшеничными волосами, картинно выпадающими прядками у тонкого лица. Короче, чертовка была куда симпатичнее меня, и этого я не могла ей простить примерно так же, как вечных попыток меня сожрать. Блондин, которому так навязчиво предлагали меня на второй завтрак, отвлекся от собеседницы, извинился, судя по жестам, и подошел к нам.
— Это Теодор, моя правая рука в финансовых вопросах, — представил его Натан. — Юн, беспечен, холост. Обладает необыкновенной способностью влюбляться во всё, что теоретически может нацепить юбку. Это Джулия. Неприступна, как стены Иерихона. Отвергла меня уже раз пять. Если вы не аннигилируете¹ при соприкосновении, то имеете шанс подружиться.
— Тедди, — белобрысый вампир широко улыбнулся и протянул руку. Улыбка была приятной, манеры — не очень. Мне смутно припомнилось, что женщина должна подавать руку первой. Если кто и должен следить за нюансами этикета, то это породистое общество бессмертных, которое так навязчиво рекламировал Натан. Видимо, Тедди безошибочно понял, что вряд ли дождется ответного жеста симпатии, поэтому просто поймал мою руку и поцеловал кончики пальцев. Вышло, прямо скажем, пошловато. Наверное, тот взгляд, которым он одарил меня при этом, должен был спалить моё сердце, но, увы, после попыток Натана уговорить меня в посмертие, этот детский лепет вызывал только сочувствие.
— Джулия.
— Ты будешь Джи, — решил Теодор, сжав мои пальцы в ладошках.
— Как вам будет удобно, — я с трудом высвободилась из его цепких рук.
— Мне очень неловко, что наша первая встреча произошла так внезапно и была столь скоротечной…
— Что?..
— Я хочу сказать, что вы исчезли так внезапно…
— А.
— Я даже не успел поздороваться, что было неэтично с моей стороны…
— О.
— И представиться
— Гм.
Судя по довольной физиономии Натана, тот развлекался вовсю. Ни капли жалости ко мне не храня, он откровенно получал удовольствие от нашего конструктивного диалога. На лице явственно читалось: «А я же говорил, она оправдывает мои ожидания!»
— Уильям, волею Божией ваш покорный раб, — донесся тихий смиренный голос из-за спины.
— Что, правда, что ли?.. — восхитилась я на автомате, поворачиваясь к новому собеседнику.
И увидела францисканца. Нет, правда. Монаха. Этакий ремейк отца Тука, разве что версия модернизированная, бледноватая, но с добрым и ласковым выражением круглых глаз. И мне не хотелось бы представлять, что этот весёлый аскет распивает в лесу, поджидая какого-нибудь нового Робин Гуда. Натан подтолкнул меня в спину так, что мне пришлось подойти ближе.
Некоторое время я с удивлением разглядывала маленького полненького Уильяма, в грубой власянице, подпоясанного верёвкой с тремя узлами, с тонзурой на голове. Из-под края серого монашеского манто сиротливо выглядывали голые грязноватые ступни. Монах был босиком. С явным злорадством мне подумалось, что для существа, не способного подхватить насморк, хождение без обуви не представляет серьезной жертвы. Чёток на вервии не висело, что я тоже подметила с некоторым удовлетворением.
— Уильям, представитель ордена святого Франциска Ассизского, родом из Прованса, стал одним из нас в конце 17 века.
— Эк же вас угораздило, — посочувствовала я.
— Неисповедимы пути, — со вздохом ответил Уильям. — Но я нашел, что жизнь моя тоже может быть полезна, даже в таком нелепом состоянии. Я наслышан о вас, Джулия, можете даже не представляться. Ценю ваше желание выжить, но опасаюсь, что оно несбыточно. В любом случае, если вам нужен добрый совет, или слова пастыря, вы всегда можете ко мне обратиться.
— А что-нибудь весомее слова пастыря будет, если мы заговорили о несбыточных желаниях? — буркнула я. — Ну там, положить живот за мою жизнь.
Уильям скорбно посмотрел на меня:
— Вы, я вижу, читали Писание. Живот свой я уже положил: боюсь, в этом смысле давно отстрелялся. До сих пор расхлебываю. Но вы всегда можете обратиться ко мне за помощью, если помощь эта не касается Святых Даров — я, как вы могли уже догадаться, давно не практикую.
Он низко мне поклонился и пошел дальше по зале, здороваться с Анис.
— Уильяму я могу только посочувствовать, — Натан заговорил так внезапно, что я, залюбовавшись на монаха, вздрогнула. — Жил себе, работал библиотекарем в ордене. Подозреваю, что он и при жизни был таким же скромником. Кстати, он чрезвычайно болтлив, это перед тобой пока стесняется. Потом кто-то его… обратил. Он говорит, что по глупости, но я подозреваю, что чисто из желания посмотреть, как его сожгут свои же братья. До сих пор никто не признался, кто это был. Ходят сплетни, что женщина. Сам Уильям на прямой вопрос скромно опускает глаза и многозначительно молчит. К чести братии надо сказать, что его не выдали инквизиции. Даже прятали и подкармливали вначале, по очереди. Он самый первый из нас понял, что можно вовремя остановиться. Даже развил в некую теорию и попытался, по своему обыкновению, написать книгу. Все представили этот фолиант с заглавием типа «Вампирам: как правильно выпивать» или там «Постные основы бессмертия», и не дали. Хотя я так и вижу этот монашеский труд в нашей библиотеке, выпущенный в одной серии с «Молотом ведьм». Уильям до сих пор работает в архивах, знает все книги наизусть и пишет теоретические труды по богословию. Получается, кстати, красиво. Его конёк – развитие эсхатологической мысли в Римской Церкви. Его ценят. Правда, раз лет в 30 ему приходится переезжать с места на место, теряя документы, но он упрям. Прибьётся к какому-нибудь монастырю безымянным работником, лишившимся всего, и неспешно делает карьеру заново. С годами начал развлекаться, полемизируя с прошлым собой: в одной из своих “жизней” напишет блестящую книгу, её раскупят, внесут в учебники, а лет через сорок сам же её разгромит. Ещё через 30, уже на новом месте, выпускает скандальную монографию, подтверждающую первый труд, а автора второго очень вежливо, но вполне понятно, чисто монашескими эвфемизмами, называет полным идиотом.
