К. Р. сдержал усмешку: Яблочкина была почти ровесницей Книппер. Он умиротворяюще произнес:

– Позвольте, Ольга Леонардовна, с вами не согласиться. У Александры Александровны прекрасная внешность, великолепная грация, отточенность жестов, да и до сорока ей еще жить да жить. Играла она Аглаю превосходно, зал без конца ей бисировал. Мы с графом, – посмотрел на Соколова, – отправили актрисе громадную корзину цветов. – И перешел на другую тему: – А как вам, Ольга Леонардовна, показалась Ермолова в роли Настасьи Филипповны? Согласитесь, она превосходна!

Книппер, словно делая одолжение великому князю, выдавила:

– Недурна, но порой переигрывает…

Соколов не дослушал, выскользнул из залы, сбежал в вестибюль. Он твердо решил проучить нахалов. Приказал швейцару:

– Позови-ка, братец, моего кучера.

Швейцар изогнулся:

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – и заспешил на мороз.

Через минуту он вернулся в сопровождении молодого парня в синем кучерском армяке. Соколов вполголоса приказал:

– Егор, вот тебе пять рублей, поезжай в ближайшую аптеку, купи четыре дозы снотворного и быстро возвращайся.

– Будет сделано! – Егор стремительно удалился, а Соколов вновь отправился наверх.

Теперь всех ожидал спектакль, которого прежде никогда и никто не видел и о котором долгие годы вспоминали в старой столице.

Едва Соколов оказался в зале, как к нему заторопилась старая княгиня Гагарина:

– Как ваш батюшка? Он все еще в Государственном совете заседает?

– Заседает! Я по этому поводу вспоминаю проникновенные строки поэта Пушкина.

– Чего-чего?

– В адрес Дондукова-Корсакова.

– А-а!..

– Это председатель Цензурного комитета в тридцатые годы, немало насоливший поэту. А еще Дондуков был вице-президентом Академии наук.

Услыхав про Академию наук, Константин Романов, а также вернувшийся из буфета, где пропустил две рюмки водки, Сипягин сразу заинтересовались. К. Р. спросил:

– Так что писал поэт?

Соколов всегда притягивал внимание окружающих, и сейчас вокруг него сбились любопытные. Он сказал:

– Итак, четверостишие известного Пушкина, столетие рождения которого с некоторыми из вас нынешним летом гуляли в ресторане «Яр»:

Гагарина переспросила:

– Чего-чего есть?

Гости весело засмеялись, а Книппер фыркнула:

– Фи, это так грубо!

– Сударыня, все претензии к покойному поэту, – парировал Соколов.

Книппер защебетала:

– Вы, граф, человек военный, наверное, знаете: якобы в Америке для России построили большой корабль. Это что ж, война, что ль, будет?

– Это вы о крейсере «Варяг»? Я читал об этом в газетах. Еще в октябре в Филадельфии его спустили на воду, и он сделан по заказу нашего Морского министерства. Это чудо техники. Все спасательные шлюпки из особо прочной и легкой стали.

Книппер продолжала любопытствовать:

– А что, и впрямь этот крейсер очень велик?

– Да, по грузовой линии четыреста двадцать футов.

Книппер знала, что такое «фунт», но о футах понятия не имела. Однако сделала значительное лицо:

– Надо же, как техника далеко ушла!

Аргунов с ехидством спросил Соколова:

– Но этот самый «Варяг» будет защищать Российскую империю?

– Будет!

– Тем самым он станет защищать царское самодержавие и бесправие народов. – Аргунов судорожно подергал себя за козлиную бородку, нервно вскрикнул: – Не радоваться надо – скорбеть: боевая мощь империи увеличилась, горе, кхх, угнетенных народов возросло.

Соколов сделал наивное лицо:

– Так, значит, следует Россию сделать как можно слабее? Пусть она будет нищей и беспомощной?

Чепик не выдержал, самоуверенно захрипел:

– Именно так! И если это поняли вы – полковник-преображенец, – стало быть, прогрессивные веяния дошли и до правящих верхов. Они-то, верхи, правды знать никогда не желали.

Соколов подумал: «Господи, какой же зануда!» Он хотел ответить как надо, да не успел – к нему подошел лакей, почтительно поклонился:

– Ваше сиятельство, простите, вас спрашивают внизу…

Соколов пробрался сквозь толпу гостей, сбежал с лестницы, перепрыгивая через ступеньки. В вестибюле, украшенном зеркалами и статуями, увидал кучера Егора. Тот протянул на ладони две коробочки:

– Вот, Аполлинарий Николаевич, аптекарь дал.

Соколов прочитал на облатке: «Люминал – производное веронала, обладает сильным снотворным действием. Люминал подвергнут клиническому и экспериментальному исследованиям в психиатрической клинике Лейпцигского университета. Обычная доза – 0,4 грамма, то есть две таблетки. При более высокой дозировке часто наблюдается побочное явление – расстройство психической деятельности». Соколов улыбнулся, подумал: «Прекрасно! Дадим социалистам двойную дозу. А тут что?» На другой облатке было напечатано: «Фалликулин – сильное слабительное средство. Действует неотразимо и быстро». Спросил:

– А зачем слабительное?

– Много денег от пятерки оставалось, а тут аптекарь советует: купи, дескать, всегда в хозяйстве от запора пригодится. Ну, я и взял, извиняйте, для поноса.

Соколов перекрестился:

– Господи прости, знать, счастье такое социалистам выпало! Сдачу, Егор, оставь себе, детям фиников купи. Эй, лакей, – окликнул пробегавшего мимо с подносом официанта, – скользи сюда! – Граф взял бокал, протянул засмущавшемуся кучеру: – Пей, пей, французское! Это тебе, Егор, не водку лакать, это напиток утонченный.

– Ох, хороша, спасибочки вам, Аполлинарий Николаевич, прямо в ноздрю шибает! – Ладонью вытер рот и бороду. – Сей квасок, однако, против казенной никак не устоит – силы в ём нет. Для чего такие капиталы за него платят, на трезвую голову не поймешь.

Соколов отправился в буфет. За прилавком действовал широкий в плечах парень с круглым румяным лицом, густыми рыжеватыми баками и коротко, по последней моде, подстриженной бородкой. Буфетный мужик при виде Соколова расплылся в счастливой улыбке:

– Рад вас видеть, ваше сиятельство!

Соколов пророкотал:

– Ну, Семен, у тебя морда круглая стала! Сразу видно, что на паперти не стоишь, питаешься вовсе не сухой корочкой.

– Это точно, Аполлинарий Николаевич, живу отлично-с, грех Бога гневить. Чем прикажете угостить?

– Пока ничем! – Соколов просто, как об обыденном, сказал: – Я сейчас приду с четырьмя мужиками, будем пить шампанское из пивных кружек. Ты загодя высыпи снотворное и слабительное, на водке все раствори, а когда я их приведу, ты шампанского и дольешь. Понял?

Семен заробел:

– Ваше сиятельство, простите, рад бы, да рука не подымается. Ведь меня за такие порошки в Сибирь отправить могут. И кандалы еще нацепят.

– Ну, доктор Гааз, тюремный доктор, царствие небесное этому доброму человеку, на Немецком кладбище прах его с миром лежит, кандалы против прежних времен сделал совсем легкими да на прикрепах кожей мягкой обитой. Так что против старого времени таскать их стало много легче. Однако, Семен, ты не трусь, я тебя в обиду не дам. Ведь не яд подсыпаешь, а обычные лекарства. Желудки прочистят, проспятся – еще здоровее станут. И жаловаться на тебя не будут, а радоваться за себя станут. А чтобы тебе интерес в деле появился, возьми на память денежную награду. Бери, бери! Здесь двадцать рубликов – не шутка.

Семен решительно тряхнул рыжеватыми кудрями:

– Коли надо, сделаем все, как вы приказали, Аполлинарий Николаевич.

Соколов погрозил кулаком:

– Семен, ты кружки не перепутай, не сунь мне слабительного! Если чего, то я тебя… Ну, понял? Тогда точно тебя отправлю кандалами греметь, а на Сахалине тебе полголовы выбреют.