От великих писателей прошлого Вольтера отличало то, что современникам было известно не только его имя, но и лицо. Существовало множество его портретов, равно как бюстов и гравюр, число которых особенно увеличилось в 1760-е годы[31]. Один художник, Жан Гюбер, специализировался именно на изображениях Вольтера; это был мастер силуэта, техники, заключавшейся в вырезании лица или фигуры человека из ткани[32]. Написав ряд портретов Вольтера и сделав несколько его силуэтных изображений, Гюбер в 1772 году выполнил серию небольших картин, которые показывали его героя в интимной обстановке: на одной он пил кофе, на другой играл в шахматы, на третьей прогуливался в окрестностях Ферне и так далее. «Литературная корреспонденция», где упоминается об успехе этих картин, «представляющих различные сцены из домашней жизни самого знаменитого человека Европы», сообщает, что сам Вольтер был недоволен и упрекал художника за близость этих портретов карикатурам[33]. На одном из них показано, как Вольтер, едва встав с постели, подпрыгивает на одной ноге и, натягивая штаны, что-то диктует секретарю. Когда с него сняли копию и сделали гравюру, быстро ставшую самым ходовым товаром у продавцов эстампов не только в Париже, но и в Лондоне, Вольтер был взбешен. В ответ на его упреки Гюбер проницательно заметил, что знаменитость требует игры со своим публичным образом и привнесение в портрет «доли комизма» не повредит его престижу, а интереса публики прибавит. «Падкость Вашей верной рабы публики на любые Ваши хорошо или дурно сделанные изображения вынуждает меня постоянно огорчать Вас. Я поддерживаю ее идолопоклонство своими картинами, и мое вольтерьянство неизлечимо»[34].

Это замечание сделано художником, чрезвычайно восприимчивым к трансформациям зрительной культуры, а потому особенно ценно. Гравюры с изображениями знаменитого человека, удовлетворяющие любопытство публики относительно частных аспектов его повседневной жизни, не исключая и самых прозаических, заметно отличались от иератических изображений прославленных монархов и даже от портретов великих писателей. Вольтер не представлен здесь литератором, наделенным символами интеллектуальной деятельности, какие присутствуют на традиционных портретах писателей, где последние изображены в своих кабинетах в окружении книг, бумаг, перьев и чернильниц. Тут мы действительно видим «частную сцену», которая привлекает стороннего наблюдателя возможностью посмотреть, на что похожа жизнь Вольтера, когда он не пишет книг, когда он становится таким же обычным человеком, как и сам наблюдатель. Сила гравюры не в том, что она держит зрителя на почтительном расстоянии от кумира, но в том, что она вызывает желание приблизиться к нему, побуждает видеть в знаменитом человеке индивида, непохожего на прочих своим положением, но в иных аспектах мало от них отличающегося. Налет комизма не вредит общему впечатлению; напротив, он очеловечивает публичную личность, приближает ее к зрителю.

Утро философа из Ф…е. Гравюра с картины Жана Гюбера. Около 1772

«Падкость публики» на картины, изображающие Вольтера в домашней обстановке в его фернейском поместье, тем более удивительна, что их первоначальным заказчиком выступала Екатерина II. Но публика была настолько очарована ими, что дельцы, почуяв наживу, решили снять с них копии и продавать в виде гравюр. Массово копировались и другие сцены из живописного цикла Гюбера, особенно «Вольтер за шахматным столом», «Вольтер, встречающий гостей» и «Вольтер, укрощающий лошадь», которые немало способствовали тому, чтобы тощее лицо фернейского старца – то улыбающееся, то искривленное недовольной гримасой – стало знакомым, привычным образом[35]. Гюберовский цикл, далекий от портретов классического типа и от карикатур в собственном смысле слова, подпитывал у публики чувство странной близости с Вольтером. Слава, возраст и положение изгнанника отдаляли его от публики, но обычные, повседневные занятия, которым, как она видела по картинам, он предавался, – подъем с постели, утренний туалет, завтрак, прогулка, – их сближали. Успех «Утра Вольтера» во многом объяснялся тем, что картина напоминала набросок, сделанный с натуры, живьем, так что у зрителя, смотрящего на нее, создавалось впечатление, что он украдкой пробрался в спальню великого писателя.

Кража и незаконное воспроизведение нечистоплотными дельцами картин со сценами из частной жизни знаменитости ради удовлетворения любопытства экзальтированной публики, чье поклонение кумиру сродни вуайеризму, – надо ли продолжать, чтобы мы увидели здесь механизмы, которые сегодня известны всем, а тогда существовали еще в зачаточной форме? Гнев Вольтера и реакция Гюбера показывают, что им был небезразличен результат работы этих механизмов: упрочат ли такие картины престиж фернейского философа или, наоборот, повредят его репутации? Два варианта гравюры «Утро Вольтера», один французский, другой английский, сопровождались ироническими стихами и наводили на мысль о карикатуре[36]. И поклонников Вольтера, и тех, кто желал над ним поиздеваться, занимали одни и те же гравюры. Интерес к ним тех и других был вызван ощущением, что им удалось проникнуть в покои философа и увидеть его истинные черты. Гюбер, который был не прочь поживиться за счет столь высокого спроса, советовал своим английским корреспондентам объявить о выходе гравюр как о «единственном способе увидеть подлинного Вольтера – подлинного во всех смыслах»[37]. Публике больше не нужны были стереотипные, взаимозаменяемые изображения; вместо них она хотела портретов, передающих сходство, которые давали бы ей доступ к отдельной, конкретной личности.

Именно эта двойственность, сочетание любопытства с восхищением, характеризует отношение к Вольтеру во время его визита в Париж. Не успел он подъехать к городским воротам, как его узнал один из стражников: «Черт возьми! Да это же господин Вольтер!» – воскликнул он[38]. Известие о приезде Вольтера в Париж тут же стало сенсацией. «Литературная корреспонденция», издание, всецело преданное великому философу, писала: «Даже появление призрака, пророка или апостола не вызвало бы такого удивления и восторга, какие произвел приезд господина Вольтера. Это маленькое чудо на какое-то время заслонило от нас все другие события»[39]. «Journal de Paris», первая французская ежедневная газета, основанная годом раньше, сообщала читателям, что появление Вольтера в столице стало настоящей «сенсацией»: «В кофейнях, театрах, клубах только о нем и говорят. Вы его видели? Вы его слышали?» Провинциальные газеты не упускали ни одной детали визита Вольтера в Париж, повторяли любую из его острот[40]. Франсуа де Нефшато, видя всеобщее увлечение Вольтером, решил публично похвастаться встречей с кумиром, с которым они чудесно провели время – целый час; при этом он отказывался сообщать подробности встречи из соображений конфиденциальности, которыми, по его словам, и так слишком многие пренебрегают. «Знаменитость таит в себе то неудобство, – с деланным гневом писал он редакции „Journal de Paris“, – что рождает вокруг человека, ее добившегося, армию шпионов, готовых следить за всеми его действиями, речами, мыслями»[41]. Тем самым Нефшато доказывал, что знаменитость стала предметом рефлексии. Язвительная мадам Дюдеффан иронически замечала, что «весь Парнас, от подножия до вершины» устремился к Вольтеру[42]. Впрочем, и она сама не смогла побороть желания повидаться с ним.