Когда гроб с телом опустили в могилу, Сокольский вспомнил свой сон. "Сколько людей погибло от его рук?" — спрашивала в его видении молодая Варя Молотова. Хочется сказать: немного. Но "много" или "мало" — неподходящие критерии для смерти. Если ты нажимаешь на курок — ты убиваешь человека. Да, он преступник. Останься он жив — он мог бы поубивать ещё очень много хороших людей. Но в ту секунду, когда ты стреляешь в него — именно ты, своей волей, прекращаешь его существование.
Можно ли пожертвовать жизнью одного человека ради того, чтобы спасти многих? Некоторые считают, что можно. По каким критериям предлагаете выбирать? Кем следует пожертвовать, а кого оставить осчастливленным? Сокольского не уставали поражать люди, которые считают себя вправе рассуждать на подобные темы. Протяни кому-нибудь из таких "мыслителей" пистолет и скажи — "Стреляй!" — отшатнётся как от огня. Что вы! Он совсем не это имел в виду! Он — за то, что ради некой "возвышенной" или "справедливой" идеи можно жертвовать отдельными жизнями, а вовсе не за то, чтобы ему лично пришлось нажимать на курок! Одно дело — выйти толпой на проезжую часть, протестуя против того, что у тебя в доме нет горячей воды, создать многокилометровую "пробку" среди зимы — и пусть такой же обычный гражданин, который оказался в этой "пробке" в промёрзшем трамвае, заработает себе воспаление лёгких! Ты эту "жертву обстоятельств" в глаза не видел и даже если она скончается от пневмонии — не страшно! За абстрактного, неизвестного тебе человека совесть не мучает…
Сокольскому приходилось стрелять и убивать не раз. Рука его не дрожала, когда он выбил мозги бандиту, державшему под прицелом детскую площадку. Он мог словно наяву ощутить, как в драке повернул руку другого бандита — и нож вошёл тому в живот по самую рукоять, горячая кровь хлынула на грудь, а отяжелевшее тело врага прижало к земле… Никакие сомнения не мешали Сокольскому делать то, что от него требовалось в экстремальной ситуации. Но он не считал, что имеет право решать, кем пожертвовать, а кого оставить в живых. Он делал свою работу и выполнял служебный долг, как бы ни пафосно это звучало. Если бы кто-то сказал ему, что ради "возвышенных целей", или "всеобщего блага", можно пожертвовать некоторым количеством чьих-то жизней, он посоветовал бы оратору посетить психиатра. А ещё лучше — поехать куда-нибудь в "горячую точку" и послужить родине с оружием в руках, чтобы не болтать попусту.
По мнению Игоря Сокольского, жертвовать человек имел право только одной жизнью: своей.
— Игорь Сергеевич!
Он поднял голову и посмотрел на подошедшую к нему даму в чёрном кружевном платке. Она остановилась перед ним и в суровых складках её лица, заострённом носе, усталой линии губ угадывались черты той, другой женщины, на старой послевоенной фотографии. Младшая дочь Варвары Петровны Орлик удивительно походила на свою мать, гроб с телом которой закрыл спешно насыпанный могильный холмик.
— Вы, наверное, хорошо знали маму? Мне показалось, что из всех, кто здесь собрался, вы один по-настоящему расстроены. — Она положила руку с длинными пальцами на его запястье. — Это слабое утешение, но мама прожила долгую жизнь и мне всегда казалось, что она довольна результатами. Может быть, гораздо больше всех нас, её детей.
Сокольский огляделся. Люди расходились от могилы, кучковались по сторонам, дожидаясь, когда могильщики наведут относительный порядок, чтобы положить принесённые венки.
— Мне показалось, что никто из детей, кроме вас, не приехал, — сказал он прямо.
Ирина смутилась на мгновение, но тут же нашлась:
— Слишком далеко все живут. Не успели к похоронам.
Он хотел напомнить про то, что самолётом даже из Владивостока можно добраться за одиннадцать часов, но передумал. Не его это дело. Он сам сюда явился лишь по личной просьбе этой не старой, но измотанной заботами женщины.
— Ирина Александровна! Я не буду присутствовать на поминках.
Она настороженно вгляделась в его лицо.
— Кое-кто из ваших соседей начнёт задавать вопросы, на которые ни вы, ни я не можем ответить, а сочинять что-то… Я приду позже, когда все разъедутся. Не сердитесь.
Она кивнула, а потом на мгновение обняла его, словно ей требовалась опора, но тут же отодвинулась.
— Спасибо вам, Игорь! Вы и так сделали очень много. Я могу позвонить вам, когда останусь одна.
— Не нужно! — ответил Сокольский. — Я сам прослежу.
Он отвернулся и пошёл к выходу с кладбища. Ирина некоторое время смотрела ему вслед, гадая про себя, так ли поверхностно этот человек был знаком с её матерью…
* * *
— Что за хрен? — спросил тип с "арийской" внешностью, внимательно наблюдая за вышедшим из ворот кладбища парнем в светлой куртке и джинсах. Задержавшись на мгновение, парень поднял воротник и направился к стоявшей в стороне машине.
— Точно не могу сказать. — Темноволосый не знал, стоит ли говорить Арийцу, которого он пару дней назад знать не знал, что к Орликам на похороны приехал полковник УВР. — Мало ли у старухи родственников было? А может, случайный какой знакомый или прохожий. Он же не остался со всеми вместе…
Сообразив, что слишком много уделяет внимание "незнакомцу", темноволосый замолчал. Ариец покосился на него, достал из бардачка очередную жвачку и сунул в рот.
— Не нравится мне всё это, — высказал он. — Говорил же, что надо было раньше действовать. А ты: "Подождём! Подождём! Пусть бабку похоронят!" Теперь понаехало народу. Взять бы за жабры эту дочку покойной, ещё позавчера, да потрясти!
— Что ты из неё вытрясать собрался? — скептически переспросил темноволосый. — Если что-то в доме спрятано, так она вряд ли знает. Нашла бы за столько времени.
Ему не нравилось, что его напарник постоянно рвётся кого-то потрошить, убивать или трясти.
— А ты уверен, что не нашла?
— Если бы нашла, наверное позвала бы того, кому это предназначено, — высказал темноволосый и прикусил губу, сообразив, что переодетые в гражданское полковники УВР ФСБ просто так на чужие похороны не раскатывают. Дело принимало нехороший оборот, но чем дальше — тем меньше хотел темноволосый доверять Арийцу. Слишком тот агрессивен. Наломает дров, а разгребать кому?
— И что теперь? Чего ждать-то будем? — протянул Ариец.
— Ждать будем, когда гости разъедутся, — постановил темноволосый. — Может, ты и прав и нужно эту дочку ейную спрашивать…
Водитель коротко хохотнул и осклабился с таким довольным видом, что темноволосый напустился на него чуть не с кулаками:
— Я сам буду говорить, понял?! А ты будешь в машине сидеть!
— Да как скажешь, начальник! — уверил Ариец, для убедительности подняв руки. — Мне оно надо? Хочешь сам — действуй сам. — Только темноволосый расслабился, как он добавил, жёстко и напористо: — А вот если не получится — будем действовать по моему плану! И плевать я хотел на твои нежные чувства! Я не собираюсь тут до зимы торчать!
— Ладно, — сдался темноволосый. — Уговорил.
* * *
Гости и соседи разошлись часам к шести вечера. Сокольский появился почти сразу, так неприметно и естественно, будто тут и был. Убедившись, что они в доме одни, он ещё раз выразил хозяйке свои соболезнования и согласился на кофе. На кухне обнаружилось, что кофемолка не желает включаться. Сокольский пообещал исправить и взялся разбирать нехитрый агрегат. Пока Ирина уверяла его, что не стоит беспокоиться и можно поискать, не завалялось ли растворимого напитка, он успел расковырять пластмассовый корпус и вытрясти из него целую кучку кофейной пыли.
— Понимаете, Игорь! — взялась объяснять Ирина, садясь на кожаный диванчик рядом с окном. — Я сперва ничего особенного не заметила, меня мама волновала.
— Какое заключение дали врачи? — перебил её Сокольский.
— Обширный инфаркт, остановка сердца. Восемьдесят восемь лет… — Женщина понаблюдала за тем, как он вставляет вычищенный от кофейных крошек мотор кофемолки обратно в пластмассовый корпус, но потом отвлеклась и стала рассказывать дальше. — Так вот, я сперва не заметила, но потом, через некоторое время, обратила внимание: здесь всё было так, будто кто-то что-то искал. Никакого беспорядка, но вещи не на своих местах. Мама никогда ничего по-своему не расставляла. Я как прибиралась по выходным — так на следующие выходные всё и стояло. А тут… Трудно объяснить, но ощущение, что кто-то всё аккуратно брал, раскрывал, ставил на место. Вот диванчик этот — если присмотреться, вы увидите, что он будто весь иголкой наколот.
