Артур!

— Это долгая история, малыш, а у меня, сама видишь, времени маловато.

Голова закружилась. Вот только не сейчас, сейчас не надо, потому что разговор предстоял тяжёлый, и хорошо бы хоть сколько-то быть в ладах с рассудком, если это вообще возможно. Лизи устало потёрла переносицу и попыталась собрать себя из осколков. А тени нависали над ней молчаливыми палачами и молчали, и жутко становилось. Непонятно, что страшнее: сидеть в полупустом доме наедине с сумасшедшим человеком или опять, как в старые добрые времена, подпустить невидимое эхо своего тёмного сознания так близко.

— Ты и Джокер, — Лизи замолчала не в силах совладать с нависшим вопросом. Слишком громоздкие слова, неповоротливые. Грубые. Ужасные, как самая гнусная правда, которая хуже отвратительной лжи.

— Смелее, — и хриплый смешок. — Мой мышонок ничего не боится.

Мышонок. Какое знакомое и в то же время невыносимое слово. Лизи подняла застывшие глаза на Артура. Или на Джокера.

Артур никогда не называл её мышонком, кроме того раза, когда был сам не свой. Он и не он. Слишком раскованный, слишком смелый, слишком страстный. И этих слишком, пожалуй, можно насобирать на целую несмешную книгу шуток. У Артура и Джокера зелёные завитушки, только один их аккуратно зачёсывает, а другой ходит с небрежной гривой.

А шрам? Ведь у Артура есть шрам!

Лизи кое-как добралась до кровати и села перед своим чужим мужчиной. Склонилась над уставшим лицом. Артур вымученно улыбнулся и промямлил:

— Мне больно.

Лизи не ответила, она склонилась над ним и присмотрелась. С первого взгляда ничего. Но вглядевшись повнимательнее, увидела контуры, как раз над верхней губой, и аккуратно подцепила ногтем. Артур облизнулся, поморщился и сощурился. Раз, и в пальцах Лизи повисла силиконовая наклейка. Взгляд вниз. Сердце обмерло: шрам на губой.

— Развяжи меня, и мы обо всём поговорим, — тихо, почти извиняясь, попросил Артур. Или Джокер.

Она сползла с кровати, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Горько. Больно. Надрывно. Даже осмелевшие тени отступили на шаг назад, испугавшись, не веря, что человек может утонуть сам в себе, а не в своих водянистых снах и растревоженных страхах. Всё умерло. Осень, не успев наступить и порадовать долгожданным урожаем, сгнила и рассыпалась пеплом меж дрожащими белёсыми пальцами. Все ожидания и солнечные мечты обратились в прах, а Артур, её Артур, оказался куда большим чудовищем, чем все те зловещие монстры, которых он породил, обратившись в Джокера. А был ли Артур? Может быть, Лизи с самого начала попала не в ту сказку? В ней не было места для принца, который сбросил с себя обличье гадкого отродья. Вообще не было никакого принца. Только чудовище, которое таким родилось, и героине сказки просто не повезло: её обвенчали с демоном. Она обручилась с ним не в церкви, а под серым небом Готэма. И пировали на той проклятой свадьбе вечно голодные крысы да жадные вороны, унизавшие шпили остроконечных зданий, протыкающих ночь насквозь.

— Зачем ты так со мной поступил? Что же я сделала, чтобы заслужить весь этот ад? — всхлипывая, спросила Лизи, не отнимая ладоней от лица.

— Я не хотел причинять тебе зла, ведь я тебя люблю. Я защищал тебя как мог.

— Защищал? — закричала она и продолжала кричать срывающимся голосом: — От кого ты меня защищал? Скажи мне!

— От него. Он способен на куда более ужасные вещи, но я не разрешал ему, потому что люблю тебя, — страх сковывал Лизи, когда она слушала тихий, но уверенный голос Артура. Он правда верил в то, что говорил!

— Ты актёр? Ты умело играл две роли?

— Нет, — удивлённо ответил он, — нет. Мы разные. Я слушаю его музыку и иду за ней, будто слышу сам себя, того, кем хотел бы быть, но никогда им не был.

Он говорил и говорил, его голос звучал как угасающая, почти догоревшая свеча, которая взбиралась по тающему фитильку, надеясь на спасение. Ждёшь, что вот-вот огонёк погаснет и разрешит темноте лизнуть чёрную ниточку, на которой он только что плясал, но огонёк не сдаётся. Не гаснет. Так и голос Артура раздавался мерным тиканьем часов, и Лизи его больше не слушала. Она думала о том, как верила в его любовь, любила, а он ответил ей нездоровым чувством, названия которому не было. Или было, но ответ могли дать лишь в Аркхэме в строке «диагноз».

Все эти долгие месяцы именно Лизи считала себя сумасшедшей, крадущейся по опасно наточенному лезвию своего разума, думала, что сходит с ума и хваталась за Артура, как за свет. А он был тьмой.

— Я тебя любила, а ты меня уничтожил. Посмеялся надо мной.

Она снова заплакала, на этот раз обиженно, и промозглая весна за окном протяжно завыла вьюгами, жалась к холодному стеклу и разглядывала разбитое сердце своими болезненными белыми от снега глазами.

Так можно было просидеть до самого утра, дожидаясь последнего вздоха истекающего человеческой кровью дьявола, услышать его последний вздох и мысленно расстаться с прошлым. Но память не обмануть. Лизи положила ладонь на едва округлившийся живот и всхлипнула: что бы ни случилось, её прошлое всегда будет настоящим, оно проросло в ней корнями.

— Я тебя люблю, — промямлил он. — И он тебя любит… по-своему.

Хватит. Этот горячечный бред осточертел, сил уже не осталось выслушивать. Слёз не осталось, чтобы оплакать себя в сотый раз. Ничего не осталось. В один вечер жизнь превратилась в верёвку, обмотанную вокруг шеи.

Лизи тяжело поднялась, добрела до коридора и, встав у комода, пододвинула к себе телефон. Сняла ставшую невыносимо тяжёлой трубку. Артур спрашивал о чём-то, наверное, о том, что она задумала, но Лизи не отвечала. Как во сне набрала номер и стала ждать: гудки отзывались набатом, словно отказывались разженить двоих несчастных: одного сумасшедшего и одну невротичку. Наконец сонный голос на том конце ответил:

— Полиция. Слушаю. Что у вас случилось?

Лизи кое-как поборола вставший в горле ком и спросила:

— Могу я услышать Итана Грина?

Полицейский замешкался:

— Кого? Дамочка, вы, наверное, номером ошиблись.

— Нет, нет, погодите! Не вешайте трубку! А есть у вас Джеймс Гордон?

Лизи затаила дыхание, выжидая: она либо спасена, либо погибла, всё зависело от ответа на том конце провода.

— Ну, есть такой, — неуверенно ответил коп.

Джеймса Гордона не было на месте, но Лизи попросила дать его личный номер. И когда дрожащими пальцами набирала полученные цифры, не знала, как всё обернётся. После заветного сонного «Слушаю» она виновато ответила: «Это Лизи». Он приехал к ней без лишних вопросов, поднялся в спальню — перед этим проверил пульс у детектива и покачал головой, дескать, дело дрянь — и встал в дверях. Лизи остановилась у него за спиной.

— Чёрт возьми, — непонятно, то ли Итан — Джеймс — удивлён, то ли взволнован.

— Он ранен, — сказала Лизи.

Она понимала, что риск велик: старый друг — или тот, кто им прикидывался, — мог как помочь, так и не пожелать принимать во всём этом участие. А то и вовсе отвязать Джокера и отдать ему строптивую девчонку. Но он попросил Лизи выйти и долго сидел с Артуром наедине, они много говорили, а она сидела в коридоре на стуле и ждала. Стоило бы спуститься вниз и заварить чаю, но при одной мысли о том, что придётся покинуть это место, становилось не по себе. Страшно. Тоскливо. До дрожи неуютно. Словно Артур мог сбежать. И часы отмеряли минуту за минутой, каждым тиканьем напоминая о тягучем ожидании.

Когда дверь тихо отворилась, Лизи вскочила и замерла в ожидании. Язык не поворачивался назвать Итана Джеймсом, но он молча подошёл к телефону, снял трубку и набрал номер.

— Энди? Это Джеймс. Отправляй наряд по адресу…

— Что это значит? — Лизи ничего не могла понять.

Джеймс привычно похлопал себя по карманам пальто и достал пачку сигарет.

— Пойман опасный преступник.

— А что будет со мной? — неуверенно спросила Лизи.

— Я помогу вам выбраться из этой неразберихи. На вас попытаются повесить дело за соучастие скорее всего, но… выплывем. Положитесь на меня, уж я-то лучше всех знаю, что вы тут не при чём.