Свою самую большую печаль она всегда носила с собой. Под сердцем. Главное напоминание о произошедшем.

В конце сентября Лизи попала в больницу и провела там почти месяц, а двадцать первого октября благополучно родила, и на некоторое время волнения оставили измученную душу. Рутина окутала её с ног до головы и окунула в материнство. Дни летели за днями, уже было не до теней, они как будто растаяли в новом городе, растеклись по улицам и легли пылью на тротуарах. Нью-Йорк не душил. Не выворачивал душу наизнанку и не старался напоминать о старых обидах, хотя и забыть тоже не давал. Город-анестетик, не лечил измученное, израненное сердце, но хотя бы притуплял боль. И как Лизи ни пыталась отвадить от себя воспоминания об Артуре, она всё равно каждый раз мысленно возвращалась к нему.

А как не думать, когда у сына его глаза?

И спустя четыре месяца после родов она попросила Марту свозить её в Готэм. Уговаривала долго, не один день и даже не одну неделю, и когда почти отчаялась, подруга сдалась. В этот раз было проще получить пропуск: как быстро горожане стали забывать всё то, что творилось тут год назад.

Артур всё такой же худой, вот только волосы уже не изумрудные. Глаза не потускнели и не растеряли сверкающих огненных искр.

Вокруг те же белые стены, только бугай, кажется другой. Или нет? Какая к чёрту разница? Только в комнату свиданий вошла уже совсем другая Лизи: не просто бывшая девушка опасного преступника, а мать его ребёнка. Она поставила на стол люльку, придвинула стул и села напротив удивлённого Артура. Он таращился на четырёхмесячный комочек — уже почти пять — и не решался протянуть к нему руки. Бугай предусмотрительно стоял рядом, на случай, если Флек всё-таки решился бы дотронуться до ребёнка. Взять вряд ли бы смог — наручники.

— Это мальчик, — с трепетом произнёс Артур.

— Да. Его зовут Лео. И… я ненадолго, Марта ждёт внизу.

С влажным шёпотом «Мой мальчик» Артур протянул к нему дрожащие пальцы — наручники звякнули, напрягся бугай, не сводя взгляда с ребёнка. Кажется, он сказал «Не положено», но никто не обратил на него внимания. Прямо перед Лизи восторженность Артура, ликование сменились холодной сталью зелёных глаз. Будто в проекторе сменили плёнку, не открывая крышку. Сумасшедшее волшебство. Безумие на арене Аркхема.

— Какая же ты предсказуемая, малышка моя, — и голос стал ниже, наполнился ядом, но не смертельным. Он мог лишь больно ужалить, в подтверждение слов Артур тряхнул наручниками, вслушиваясь в металлический лязг.

— Что же тогда не нашёл себе кого поинтереснее и посложнее? — наверное, он услышал в её голосе обиду.

Джокер поднял на неё глаза и чуть склонил голову. Лизи хотела подняться и сделать шаг-другой назад, но чтобы не делать этого, крепче ухватилась за ручку переноски. Ребёнок спал.

— Душой прикипел, — он пожал плечами. — Мышонок. Вроде на свободе, а всё равно в клетке, такой же, как у меня. Просто побольше немного.

Лизи приподняла переноску, чтобы снять её со стола и уйти: наконец-то у неё появился выбор — выслушивать колкости или сбежать. Джокер положил ладонь на переноску и мягко надавил, принуждая вернуть её на место. Улыбнулся уголком губ и вздохнул:

— Да ладно тебе, уж и пошутить нельзя. Мне тут одна птичка хорошая и послушная спела песенку, что ты уехала из Готэма. Да, малыш? Мамочка сбежала от папочки.

Лизи молчала. Она не делала из этого тайну, но и не старалась трезвонить на каждом углу. Журналисты к ней липли, как гнус, только когда Джокера схватили, и ещё гудели около месяца потом, а после всё внимание полноправно вернулось к нему, и про девушку — то ли соучастницу, то ли пленницу — никто не торопился вспоминать. Была и была.

— Ну и как там, в Нью-Йорке?

— Неплохо, — скованно и скупо ответила Лизи.

— Встретил пару раз одного комиссара. Как же его зовут? — Джокер изобразил задумчивость и приложил палец к губам. — А! Вспомнил. Джеймс Гордон. Где-то я его раньше видел. А ты?

Он в упор посмотрел на Лизи и вздёрнул брови. Она покачала головой, стараясь ничем не выдать волнение:

— Нет, не встречала его раньше.

Джокер пожал плечами и цокнул языком.

— Ну ладно. Наверное, и я обознался. Бывает ведь такое, смотришь на человека и будто знал его чуть ли не всю жизнь, а вот нет. Не знал.

Он переместил ладонь на руку Лизи и погладил её пальцы. Сжал. Улыбнулся.

— Ничего, мышонок, ничего. Когда папочка отсюда выберется, то приедет за тобой: Нью-Йорк ведь как большой стог сена, надо только сжечь, и иголочка найдётся. Будешь по мне скучать? Хотя бы немножечко.

Лизи стряхнула его пальцы и сняла переноску со стола, отвернулась и пошла к выходу, ничего не ответив. Но в дверях остановилась, обернулась и посмотрела на улыбающегося таинственного мужчину, не сводившего с неё взгляда глубоких зелёных глаз.

— Может быть, я буду скучать по Артуру. Только по нему.

Джокер приложил руки к груди и изобразил, что её слова тронули его жестокое кровожадное сердце.

— Я обязательно передам ему твои слова, мой мышонок.

Лизи вышла из белой комнаты и прикрыла за собой дверь.