– Что для вас эта ваша народность?

– Самое главное достижение, которое уже вряд ли у меня можно отнять, в том, что разговорный язык – язык большинства – вошёл в музыку. В Советском Союзе песни звучали официозно – не на том языке, на котором говорит народ. И до сих пор большинство песен таково, что я зачастую даже не понимаю их содержания. Моя так называемая народность вытекла из этой проблематики: есть язык, на котором говорят, но в музыке он не отражался. Разговорный язык был маргинальным.

– Вы считаете, что продолжаете дело Солженицына?

– Солженицын выдумывал свой язык, заигрывал со славянскими корнями. К языку толпы это не имело никакого отношения. Меня правильнее сравнить с классическим роком, который появился в конце 50-х годов в Америке. Молодёжный сленговый язык. Баба Люба is my baby. В России такого не было – у Бориса Гребенщикова упоминается Жан-Поль Сартр. Мне кажется, к рок-н-роллу это не имеет никакого отношения. Не те эмоции.

– А вам лично какой язык ближе – книжный или… шнуровский?

– Мне ближе тот язык, на котором меня понимают. Глупо с сиюминутным знакомым у пивного ларька говорить чуждыми ему словами. А выбирать собеседника не приходится. Так сложилась судьба: в пять утра ты оказался у ночного ларька, и поговорить больше не с кем. Или приведу другой пример, более доходчивый: в пьяной драке с поножовщиной вряд ли будешь вспоминать того же Сартра с его экзистенциализмом и думать о том, что находишься в пограничной ситуации. Будешь бить и кричать: «… твою мать!»

– Вы уподобляете свою жизнь и своё творчество экстремальной ситуации?

– Да. Memento mori, помни о смерти.

– Вы создали себе устойчивый образ хама. Почему на Западе хамство не почётно, а у нас – да?

– Я бы не сказал, что у нас это почётно. Хотя степень хамства в России сильно выросла за последние лет десять. Я эту тенденцию не определил, а предсказал. Она началась в тот момент, когда силовые структуры стали значить больше, чем бандиты. Когда в конце 90-х бандиты отступили от понятий и тоже стали хамить. К власти пришли менты, а большинство ментов никогда не отличались культурным поведением. К тому же так сложилось в России: если ты не послал кого-нибудь-ты не существуешь. Это потому, что в России жизнь короткая. И борьба за жизнь – дикая. Люди живут здесь и сейчас. К тому же мы до сих пор не преодолели советское наследие: личность принято ломать, как в армии. Мол, не был в армии – не мужик.

– Не могу не спросить о вашем знаменитом выступлении в 2009 году на барже перед «Авророй», откуда на вас взирали госпожа Матвиенко, госпожа Набиуллина…

– Мы выступали по просьбе моего давнишнего друга, журналиста. Получили за это какие-то сто тысяч рублей. За обычный концерт мы получаем больше, как минимум, в десять раз. И даже если бы мне сказали, что на «Авроре» окажутся самые жуткие люди планеты, – я бы всё равно выступил. Для меня люди делятся на тех, кто может слышать, и тех, кто не может. В прямом смысле. Перед глухонемыми выступать глупо, перед остальными – почему нет?

– Для вас нет личности, перед которой бы вы не захотели выступить?

– Возьмём обычный концерт. Я что, должен спрашивать биографию у каждого, кто покупает билет? Среди слушателей есть и бандиты, и плохие менты, и проститутки. Если в филармонию пришёл, не дай бог, сам Путин – что, музыкантам бросать смычки?

– Вы недвусмысленно поёте: «Любит наш народ всякое г…но». Но ведь вас тоже любит наш народ.

– Да, это определение относится в том числе и ко мне. Я стараюсь не делать из себя памятник. И всеми силами разрушаю образ важного персонажа, который мне кто-то приписывает. У нас ведь многие себя позиционируют именно как памятник. У нас большинство знает, как жить. Я – не знаю.

– То, что Толстой и Достоевский учат жизни, вам тоже не нравится?

– То, что Толстой учит, не нравится. А Достоевский не поучал, он сам был в поиске.

– Достоевский называл пороками то, что вы культивируете: пьянство, блуд, лень.

– Он называл это бедами. Да я и не говорю, что это правильно. Я рассказываю в песнях о своём пути, а выводы делает слушатель, оценивая то, во что я превратился. Вообще, конечно, это я споил страну, так и напишите. Если б я не пел – стояли бы ларьки с пивом, и никто бы в них ничего не покупал.

– Ларьки вторичны, первичен спрос.

– Людям неинтересно жить, особенно в регионах. Осудить алкаша – проще всего. А понять, почему он стал алкашом, – никому не нужно. Никакой пропаганды алкоголизма в своём творчестве я не вижу, особенно если учесть, каким голосом я всё это пою. Будь я на месте молодого слушателя, у меня бы это вызвало отторжение.

– Вы связываете алкоголизм с широтой русской души?

– Я не знаю, что такое «широта русской души». Мы сентиментальны и выдаём эту сентиментальность за духовность. Русский народ эмоционален. Ему можно поставить диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Не пройдёт и минуты от обнимки с собутыльником до того момента, когда ты ударишь его этой бутылкой по голове.

– Вам вообще дорого то, что вы русский? Ощущаете что-то такое, например, в День Победы?

– С тех пор как бабушка умерла, я не особенно справляю 9 Мая. На парады никогда не хожу. В 98-м я купил автомобиль «Победа». Тогда День Победы никому был не нужен – все ожидали кризис. А я надел на антенну красную материю и рассекал по Петербургу дедам на радость. Тогда, кстати, в Питере не было ещё такого официоза с военной техникой, как сейчас.

– Считаете, государство трясёт мускулами?

– Были бы мускулы. Другим местом трясут.

– Поговорим о власти – о «жуликах и ворах», как их теперь называют.

– Ой, я вас умоляю. Кто в России не жулик?

– Вы жулик?

– Конечно. Кто платит все налоги?

– Есть люди с белой зарплатой.

– Наверно. Они никогда не давали взяток? Я не оправдываю верхушку общими нравами, я говорю о том, что меняться должен каждый в отдельности. Сними одних жуликов и поставь других – ничто не изменится.

– Идея политической конкуренции в том, что разные силы следят друг за другом, и в результате жулья становится меньше.

– Для того чтобы эта система работала, нужен многовековой парламентский опыт, как, положим, в Англии. Она тоже прошла через чёрт знает что. Сейчас мы через это проходим.

– Массовые протесты могут помочь?

– У нас, в Петербурге, я массовости не заметил. Без компьютера я бы о протестах вообще не узнал. Это исключительно московское явление. В Москве средний класс пошире, кошелёк потолще, времени побольше. На митинги выходят работники СМИ и прочие представители свободных профессий. Их называют «креативным классом», но я не понимаю, что это такое. Раз уж народился целый такой класс, покажите мне его работу. Я не вижу вокруг себя никакой креативности. Если их плоды – приколы в Интернете, то извините.

– Сергей, спасибо, что уделили нам время.

– Нет-нет, давайте поговорим о протестах. Мне непонятно, чего хотят эти люди.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.