Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

VII. При огромном, почти в девять стоп, росте, он был еще и очень силен, обладал здоровым желудком и от природы приспособлен к поглощению пищи. Искусный кулинар, он добавлял к блюдам приправы для цвета и запаха и возбуждал свою природу к чревоугодию. Раб желудка и любовных желаний, он подвергся болезни суставов, и особенно мучили его ноги, так что он даже ходить был не в состоянии. Поэтому после прихода к власти никто не видел, чтобы он отважился передвигаться на своих ногах, в седле же сидел вполне уверенно.

VIII. Особенно самозабвенно любил он зрелища и ристания, всерьез занимался ими, менял и по-разному сочетал коней в упряжи, думал о заездах, а также восстановил и ввел в театре[7] давно забытые состязания босиком и не наблюдал за ними, как подобает царю, а сам вступал в борьбу с соперниками, требуя при этом, чтобы противники не поддавались ему, как императору, но упорно сопротивлялись и давали ему возможность одержать над ними еще более доблестную победу. Он также любил разглагольствовать о состязаниях и приноравливался к нравам простых горожан. Не меньше театров любил он охоту, выносил зной, выдерживал холод, превозмогал жажду и особенно искусен был в схватках с дикими зверями; ради этого он обучился стрелять из лука, метать копье, ловко обнажать меч и поражать стрелой цель.

IX. Насколько он пренебрегал своими царскими обязанностями, настолько был увлечен игрой в кости и шашки. Эта забава его увлекала, и он так ею бредил, что во время игры не обращал внимание на ожидавших его послов и отказывался разбирать самые неотложные дела, не отличал ночи от дня и при огромном своем аппетите вовсе воздерживался от пищи, если только хотел бросать кости. Так вот к нему, делающему ставкой в игре империю, и приблизилась смерть, и вместе со старостью пришло неизбежное угасание природы. Почувствовав приближение конца, он, то ли вняв чужим советам, то ли сам поняв эту необходимость, стал искать наследника, которому собрался отдать в жены среднюю дочь. Однако, поскольку он никого из членов синклита[8] до того времени не наметил, ему было трудно сделать определенный выбор.

X. Жил в то время некий муж – один из первых в синклите, возведенный в сан эпарха (это царственное достоинство, хотя и без пурпура[9]) который с ранних лет был женат и потому оказался негодным в преемники. Родом и достоинством он был самым подходящим человеком, но к жене своей относился отнюдь не по-философски, и из-за этого его женитьба на императорской дочери представлялась всем весьма затруднительной[10]. Так обстояли дела с этим мужем. Но император Константин, которому приближающаяся смерть не позволяла быть чересчур разборчивым и уже не оставалось времени для раздумий, признал прочих недостойными царского свойства и на всех парусах души своей устремился к этому мужу. Зная, однако, что его жена противится этим планам, он сделал вид, будто сурово гневается на мужа и послал людей, чтобы подвергнуть его жестокому наказанию, а ее принудить к отречению от мирской жизни. Не разглядев тайного замысла и не поняв, что царский гнев – одно притворство, жена сразу же поддалась на уловку, обрезала себе волосы, сменила одежды на черные и ушла в монастырь. Роман же (таково было имя мужа) прибыл во дворец, чтобы породниться с царем, и как только увидел прекраснейшую из дочерей Константина, так сразу и вступил с ней в царское супружество[11]. Ее же отец, прожив ровно столько, сколько надо было, чтобы увидеть свершение брака, умер, оставив власть зятю Роману[12].

Роман III

I. Итак самодержцем становится зять покойного Роман, Аргиропул по названию рода[1]. Новый император считал свое правление только началом цепи и, поскольку царская семья потомков Василия Македонянина[2] со смертью тестя Константина прекратила существование, думал о продолжении рода. Он рассчитывал не только править сам, но и передать власть наследникам; в действительности же, прожив очень недолгое время, да и то в болезнях, он скоро испустил дух, о чем я расскажу подробно дальше. Отныне мое историческое повествование станет более детальным. Ведь император Василий умер, когда я был младенцем, Константин – когда я только изучал начатки наук, рядом с ними я не находился, их не слышал и не знаю даже, видел ли, – в детской памяти такого случая не сохранилось. Романа же я сам видел, а однажды и разговаривал с ним. Поэтому о первых двух императорах я рассказывал с чужих слов, этого же опишу сам, ни у кого никаких сведений не заимствуя.

II. Этот муж был воспитан на эллинских науках и приобщен к знаниям, которые доставляются наукой латинской[3], отличался изящной речью, внушительным голосом, ростом героя и истинно царской внешностью. Однако о знаниях своих мнил много больше, чем они заслуживали; мечтая к тому же уподобить свое царствование правлению знаменитых древних Антонинов, мудрейшему философу Марку и Августу[4], он посвятил себя двум занятиям: наукам и военному делу, но в последнем был совершенно невежествен, науки же знал поверхностно и неглубоко. Самомнение и напряжение сверх меры сил души ввели его в заблуждение в вещах весьма значительных. Тем не менее он раздувал любую тлевшую под золой искру мудрости и собрал все ученое племя – я имею в виду философов, риторов и всех тех, кто занимались или, по крайней мере, считали, что занимаются науками.

III. То время произвело на свет немногих ученых, да и те дошли лишь до преддверия аристотелевской науки, а из Платона толковали только о символах, не знали ничего сокровенного и того, о чем рассуждают люди, знакомые с диалектикой и наукой доказательств. Не имея четких понятий, царь ложно судил об этих философах. Хотя предпосылки проблем были заложены еще в наших священных речениях[5], большая часть трудных вопросов так и осталась без решения, они же искали, как совместить целомудрие и зачатие, деву и плод[6], и исследовали предметы сверхъестественные. И вот его царствование приняло тогда философское обличье, но было это маской и притворством, а не исканием и познанием истины.

IV. Едва успевал Роман произнести несколько слов, как вновь обращался к щитам, заводил речь о поножах и панцирях; ведь намерением его было разгромить всех варваров, восточных и западных, и хотел он их не словом покорить, а оружием одолеть. Если бы эти две страсти были не баловством и хвастовством, а истинным стремлением, он принес бы немало пользы государству, но дальше намерений он не пошел; более того, возбудив радужные надежды, сам же их, можно сказать, и разрушил своими делами. Однако мой рассказ, не миновав еще и введения, уже поспешно стремится к концу – вернемся же к истокам правления Романа.

V. Предпочтенный другим и удостоенный диадемы, он поверил пророчествам и вообразил, будто сможет находиться на престоле долгие годы и даст начало роду, из которого выйдет много царей; при этом он, казалось, и не понимал, что дочь Константина, с которой он соединился после прихода к власти, уже вышла из возраста, когда можно забеременеть, и чрево ее сухо для деторождения (ей было уже пятьдесят, когда она вышла замуж за Романа). Но собственные желания были для Романа выше неспособности тела, поэтому он, пренебрегая главным условием, без которого невозможно зачатие, обратился за помощью к тем, кто хвастал, будто они умеют одолевать и вновь возбуждать природу, и велел умащать и притирать свое тело, предписав то же самое и жене. А она старалась и того больше, совершала множество магических обрядов, подвешивала к телу какие-то камешки, прикрепляла амулеты, обвязывалась веревками и носила всякую чепуху на теле. Однако, поскольку надежды не оправдались, император от всего этого отказался и стал уделять жене все меньше внимания. А был Роман, говоря правду, характером вялый и телом расслабленный – ведь он десятью годами был старше царицы.

6
{"b":"67135","o":1}