— Я запретила доступ всем ангелам, — сказала Вельзевул. — Кроме твоего визави и самого Габриэля. Наверняка Габриэль сделает то же самое, но против демонов.

Хассалех никак не мог отпустить Вельзевул; ее темная мощь окутала его мягким одеялом, когда он только прикоснулся к ней, ему сразу вспомнился уют вечно праздничной комнаты, негромкие разговоры по душам перед камином с адским огнем, пустота, в которую он погружался, когда Вельзевул укладывала его спать. Вельзевул научила его любить кошмары — он парил над живой бездной, куда люди по ночам падают с криком, он плавал в океанах, в которых другие задыхаются. На Земле Хассу ничего не снилось.

***

Вельзевул ушла из Хогвартса уже ночью, пешком добралась до Хогсмита. Кабак показался ей достойным местом для завершения дня в качестве человека, пусть и мага, и она распахнула дверь, бросила на прилавок золотую монету.

— Владыка ада сегодня неприхотлива, — проговорил над ухом низкий голос.

— Я сегодня с десертом, поэтому проваливай, — отозвалась Вельзевул.

— Завуалированный комплимент, — Габриэль сел напротив нее. — Ты была у Хасса, — утвердительно сказал он.

— Меня сегодня окружают те, кто озвучивает очевидные истины, — заметила Вельзевул, понимая, что не поест нормально, и выпустила рой мух, чтобы те съели, а потом растворились в ней, давая ощущение сытости, а сама стала трогать пальцами куски мяса в соусе, впитывая вкус.

— Я завтра собираюсь туда, — сказал Габриэль, глядя ей в глаза.

— Запрещу доступ всем демонам. И твоим мухам тоже.

— Почему? — Вельзевул сжала губы так, что те побелели.

— Потому что ты не должна быть ему ближе, чем я, — легко ответил Габриэль.

— Ты хочешь его на Небеса перетащить?!

— У нас был уже этот разговор, — архангел вздохнул. — Хассалех одиннадцать лет жил в аду, и ты смеешь меня обвинять в несправедливости?

— Он не видел ада, — отозвалась Вельзевул. — Он жил в моих ладонях, я берегла его от того, чем являюсь сама, ради него и тебя. Но сомневаюсь, что ты способен на подобное.

— Ты любишь меня, но не веришь мне. Пародоксально.

— Ты не давал причин тебе верить, — Вельзевул открыла рот, и мухи вплавились в ее язык. Владелец кабака протер газа, но решил, что ему померещилось. Они поднялись и вышли на улицу в темноту, Вельзевул отводила глаза. Ей было горько. Откуда он узнал про мух, что она следит за Хассом? Да, это нарушение их «баланса», но все равно это ее сын, дух от ее духа, разве он не понимает, что она словно заживо отрезает от себя кусок, когда отпускает его в этот ненавистный ей мир людей? Он слишком хорошо знает ее, чтобы надеяться, что она смирилась.

— С Хассом будут Азирафаэль и твой… подчиненный, — ровно сказал Габриэль. — Это справедливо.

— Иногда мне кажется, что адом не ту сторону назвали, — ответила Вельзевул. — У вас справедливость такая, что лучше бы вы были пристрастны.

— Побудь сегодня со мной, — вдруг сказал Габриэль совершенно тем же тоном, каким до этого говорил ей о Хассалехе.

— Зачем сегодня? У нас впереди вечность, — Вельзевул немного приподняла подбородок, давая холодному ветру хлестнуть по горлу. Человек бы заболел, а владыке ада нравилось, как стынет изнутри ее тело, и ненужные легкие наполняются ледяным воздухом. — Хотя ладно. Я и сама хочу.

Габриэль шагнул к ней и обнял почти до боли. И в тот же миг распахнул все шесть крыльев, отрываясь от земли. Вельзевул закрыла глаза, уткнувшись ему в шею, и щелкнула пальцами, делая их обоих невидимыми. Ей нравилось давно забытое чувство полета: крыльев у Вельзевул не было с падения, потому что все пали на землю, а она — в кипящую лаву, где перья мгновенно вспыхнули и растворились, а сама она стала бесплотным духом. В виде особого благоволения Люцифер воссоздал ее, но крылья — дар Бога, потому их он ей не вернул. Теперь Вельзевул оборачивалась роем насекомых, а если была с Габриэлем, то обнимала его за плечи и, закрывая глаза, пыталась представить, что это ее собственный полет. В аду было худо с воображением.

Они приземлились перед заброшенным заколоченным особняком где-то в лесу.

— Ты уже был здесь? — спросила Вельзевул, разжимая руки и взяв Габриэля за руку.

— Мы были здесь, — ответил Габриэль. — Начало восемнадцатого века, — напомнил он.

— Это… это наш менор? — Вельзевул роем просочилась сквозь трещину в двери, за несколько секунд облетела весь дом, воплотилась на широкой лестнице, где ее ждал архангел. — Здесь никого не было после нас.

— Все дороги заросли травой, — отозвался Габриэль, облокачиваясь на широкие мраморные перила. — В тот самый день, когда ты ушла отсюда.

— У меня была война, — Вельзевул пожала плечами, подходя ближе и разводя на нем в стороны полы пальто, спуская его до локтей и разрывая до пояса свитер.

— У нас обоих она была, — Габриэль произнес это так равнодушно, словно Вельзевул не проводила сейчас руками по его груди, не касалась губами ключицы. — Ты могла бы предупредить.

— Ты и так знал, — шепнула Вельзевул, пригибая его голову вниз, и долго поцеловала в губы.

— Но ты сделала бы вид, что доверяешь.

— Зачем? Я не доверяю.

Габриэль махнул рукой, и Вельзевул отбросило на второй лестничный пролет, прибило к ступеням. Она попыталась встать, но словно чудовищная тяжесть придавила ее к мрамору, даже головы не поднять. Габриэль медленно подошел и опустился на колени над ней, уперся рукой в ступеньку возле лица Вельзевул и наклонился, касаясь ее губ своими.

— Правильно делаешь.

Вельзевул зарычала, почувствовав, как вся одежда на ней растворяется. Издевательски по одной вещи, впрочем, обнаженной она чувствовала себя даже комфортнее; гораздо сильнее раздражало, что он ее ни разу не поцеловал, только касался, а стоило ей податься навстречу, как тут же отстранялся.

Габриэль опустился на нее всем телом, прижав к холодным ступеням.

— Больно! — ахнула Вельзевул, зажмурившись.

— Врешь, — Габриэль сжал зубами ее нижнюю губу, потом прикусил кожу прямо под скулой. Вельзевул перестала притворяться и вырываться, поддалась, дождалась, пока Габриэль перестанет прижимать ее к мрамору, и одним рывком перевернулась, оказавшись сверху.

— Стол, — отдышавшись и сглотнув кровавую слюну, появившуюся от близости архангела, приказала она, и Габриэль, лежа под ней, мгновенно переместил их в импровизированную операционную, находящуюся в том же доме, но в подвале.

Теперь он лежал спиной на обтянутом растрескавшейся кожей столе. Вельзевул, продолжая подниматься-опускаться на его бедрах, материализовала в руке маленький острый нож.

— Смотри на меня, — велела она, расчерчивая острием его грудную клетку ровным крестом.

— Я люблю тебя, — сказал Габриэль, наблюдая за тем, как она облизывает пальцы, а потом запускает в разрез удлиннившиеся когти и начинает буквально выворачивать ребра, словно открывая. Вельзевул не ответила, жадно глядя на обнажившиеся органы, расположенные немного не так, как у человека. Вот теперь они равны, одинаково обнажены друг перед другом. Вельзевул медленно провела кончиком языка по легкому и запечатлела нежный поцелуй прямо на сердце. Габриэль застонал от боли, и Вельзевул выгнулась в экстазе, продолжая держать пальцы в нем, внутри, в горячей тесноте.

Последний разрез под ласковыми руками владыки ада затянулся, и Габриэль, весь залитый собственной кровью, с трудом сел на столе, обнял Вельзевул за талию. Та прижалась к нему в ответ, гладя его по спине уже человеческими руками, приоткрыла рот, позволяя крови во рту окрасить губы и капнуть на плечо архангела.

— Хорошо, что ты предложил, — тихо сказала Вельзевул, скрещивая ноги за его спиной и проводя пальцами по позвоночнику. — Я скучала по тебе.

— Встреть меня здесь завтра, — попросил Габриэль, прикрывая глаза и стараясь сосредоточиться не на остаточной боли внутри, а на ее поцелуях в шею. — Мне хочется к тебе вернуться.

— Хорошо, — подумав, кивнула Вельзевул.

***

Гермиона не могла выбросить из головы образ матери Хассалеха, так и оставшейся неназванной, даже когда оказалась в своей комнате. Хасс был похож на нее внешне как две капли воды, но она пугала, пожалуй, даже страшнее Беллатрикс. В ней было что-то необъяснимое, глубинное, что заставляло профессора внутренне содрогаться от одной мысли о ней. Теодор вечером, когда она уже ушла, неожиданно признался Гермионе, что никогда до этого момента не боялся женщин. Гермиона пыталась убедить себя, что дело в схожести с мадам Лестрейндж и естественного страха перед магическим потенциалом такой силы, но все равно понимала, что ужас сковал ее, еще когда та шла от дверей до стола преподавателей.