Я была ошарашена. Оксана замолчала. В таких случаях надо говорить какие-то слова поддержки, но у меня нужные слова почему-то не находились. Я вздохнула с облегчением, когда она продолжила.

– Ни мотивов, ни причин до сих пор никто не знает, да и смысла умирать вроде бы у него не было. Только теперь я постоянно боюсь открывать двери пустой квартиры. Мало ли что там… за ней…

– Мне жаль… – выдавила я из себя.

– Да ладно, уже столько воды утекло, – отмахнулась Оксана. – В общем, мама погоревала немного. А потом появился Дима. Мой отчим. Нормальный мужик. Мы с ним вместе в лес ходили по грибы. На рыбалку меня с собой брал. Так что я и костры разводить умею, и мотыль собирать, и по мху на деревьях ориентироваться. Заблудишься в лесу – зови! Мы отлично проводили время. Я росла, а мать потихоньку начала превращаться в ревнивую истеричку. Её словно подменили. Дима повода никакого не давал, да и я тоже. Но моя фигура и внешность жутко маму бесили. Даже ужинать меня звала после того, как они поедят. Летом жара, а она заставляла меня дома в штанах ходить, представляешь? Шорты были под запретом. Один раз она вообще психанула и изрезала мои шмотки, те, которые у неё фейсконтроль не прошли. Топики, платья в обтяжку, короткие юбки – всё полетело в мусорку. И как только я закончила школу, меня спровадили подальше. С семнадцати лет живу одна.

– А чем ты сейчас занимаешься? – поинтересовалась я. Мне было жутко любопытно, не проститутка ли она. Но вот так напрямую спрашивать было как-то неловко.

– Скажем так, я оказываю эскорт-услуги, – отозвалась Оксана. – Сопровождаю мужчин на отдых за их счёт. Вот, например, с Лучиано мы познакомились по интернету. Он архитектор, живёт в Вероне.

– Ух ты! Как у Шекспира, – восхитилась я.

– Я тебе больше скажу, там даже памятник Джульетте есть. Можно загадать желание, если потереть её грудь. А над памятником балкон, якобы тот самый, под которым ей Ромео стихи читал. Завтра фотки тебе покажу. Мы даже красный замочек в виде сердца купили, написали на нём: «Лучи и Оксана равно сердечко» и повесили на решётку. Там все влюблённые так делают.

– Так у вас всё серьёзно было? – удивилась я.

– С кем? – не поняла Оксана.

– Ну с Лучиано.

Оксана засмеялась.

– Ну если замочек для тебя доказательство любви, то нам не о чем с тобой говорить. Ему от меня нужен был секс, а мне от него – деньги. Это достаточно серьёзно? И почему все держатся за эту любовь, как засохшая гречка за стенки кастрюли? Мы вот отлично проводили время. А в Венецию я и правда влюбилась. Безумно красивый город.

– Говорят, там вода воняет, – вставила я свои пять копеек. За пределы Российской Федерации я не выезжала, и рассказать мне было нечего.

– Так говорит тот, кто там никогда не был. Город пахнет церковным миром* и нежнейшей выпечкой. А лёгкий запах сырой древесины лишь подчёркивает ощущение прикосновения к древности. Единственный минус – слишком много китайцев.

– Китайцы в Венеции? – удивилась я.

– О да, группы китайских туристов заполоняют всё. Там улочки местами шириной в метр, а на тебя движется эта непобедимая терракотовая армия. Но если дождаться ночи, можно увидеть совсем другой город. Пустые улицы, пустая площадь Сан-Марко, словно весь город принадлежит тебе. Луна и звёзды плавно качаются на волнах Гранд-канала, и кажется, можно услышать шёпот влюблённых, живших здесь сотни лет назад.

– Да ты и вправду влюбилась, – улыбнулась я. – А говоришь, что не веришь в любовь.

– Ну, может, только совсем чуть-чуть, – зевнула в ответ Оксана.

Утром я встала как обычно в 5:30. Оксана сопела в подушку, а я уныло поплелась на кухню ставить чайник. Хотелось спать и немножечко умереть.

Утро было хмурым, но без дождя. И на том спасибо, как говорится. Необъятные лужи на асфальте ничем не отличались от Венеции. Вот только вместо запаха свежей выпечки несло шаурмой из ближайшего ларька, а вместо церковных благовоний – помойкой. Это бомж, подъехавший к мусорным бакам на белом самокате, копошился в пакетах. Вот даже у клошара есть средство передвижения, а у меня только проездной на месяц. Разве это справедливо? Где моя гондола?

Маршрутка подъехала почти сразу. Проводив взглядом своего «принца на белом коне», я вновь наткнулась на табличку «Ключ от аппарели». Вот приеду в садик и сразу загуглю.

В вагон метро набилась уйма народа. Жуткий запах страданий с верхними нотками вчерашнего перегара разъедал всё живое. С трудом выбравшись из подземного ада, я столкнулась с дальнейшими трудностями. На остановке была куча людей, а транспорта не было.

– Извините, – обратилась я к курящему в сторонке мужчине, – а что, дорогу перекрыли?

– Так и не первый раз уже, – отозвался тот и сплюнул на асфальт. – Из-за этого пиздюка все теперь на работу должны опаздывать.

– Да тут школа спортивная рядом, – пояснила женщина в цветастом платье. – Туда сына какого-то депутата с кортежем возят. И пока он едет, дорогу перекрывают.

– Не для того мой дед в сорок пятом воевал… – продолжил курильщик.

Толпа загалдела. Каждый считал своим долгом высказаться по поводу происходящего. А я ещё раз убедилась, что общественное мнение – это мнение тех, кого не спрашивают.

В садике всё шло своим чередом. Я целый день занималась глажкой, изредка отвлекаясь на смену памперсов моих подопечных. Запах свежевыстиранного белья поднимал настроение и переносил меня на Альпийские луга. Казённого кондиционера я не жалела. Во мне предательски зарождалось желание завернуться в пододеяльник. Желание я подавила, но на пару мгновений всё-таки зарылась носом в наволочки. Какие же они свеженькие! Утюжок был современным и лёгким, поэтому физически глажка была несложным процессом, а вот внутренний голос, который змейкой проскальзывал в мозг, значительно усложнял работу.

– А что дальше?

Это был тот вопрос, который я обычно старалась себе не задавать. Напротив меня сидел мой двойник, который вопросительно смотрел на меня.

– Венера, ты и дальше хочешь гладить эти простыни?

– Опять ты! Давай не умничай мне тут.

– До пенсии будешь бегать с памперсами? Хотя какая пенсия? Ты даже официально не устроена.

– Замолчи, пожалуйста. Дай мне догладить бельё без самокопаний.

– А как же семья? У каждой женщины должна быть семья.

– Сдалась мне эта семья! Вон у Марины вечная история: то сходятся, то расходятся. Упаси господь от такого.

– А дети? Ты должна состояться как мать. Твои яйцеклетки уже дряхлеют. Часики-то тикают.

– Ничего уже там не тикает, я вытащила батарейки из своих биологических часов и вставила их в вибратор.

– Твой сарказм – всего лишь маска. Мы оба это знаем. Ты хочешь, чтобы тебя любили.

– Я хочу, чтобы ты заткнулся.

– Ты ведь никому не нужна. Личной жизни нет, друзей нет, карьеры нет. В детской психологии разбираешься, как восьмидесятилетняя бабка в криптовалюте. Ты неудачница.

Я с силой встряхнула простынь. Голос любил давить на больное. Ему доставляло особое садистское удовольствие расковыривать все мои раны. Иногда я могла держать его под контролем, но бывали моменты, когда он брал бразды правления в свои руки.

– Ты никчёмыш, – продолжил голос. – Мать тебя ненавидит, брат презирает, любимый мужчина от тебя отказался…

– Венера, – раздался голос охранника. – Иди, я продукты привез.

Я с облегчением выключила утюг и побежала в столовую.

После ужина я переодевала новенького.

– Мама, а воспитательница сегодня сказала очень нехорошее слово, – заявил Артур.

Марина Павловна побледнела, а мама Артура заметно напряглась.

– Да? И что же она сказала?

И я, и Марина стали судорожно прокручивать в мыслях весь сегодняшний день. Где же мы успели накосячить?

– Я не могу такое повторять. Это очень плохо слово.

– Но маме ведь ты можешь сказать? Обещаю, что не буду ругать.

– Точно не будешь? – переспросил Артур.