«Мне стыдно за свою прожитую жизнь. Ведь зная, что совершаю ошибку, всё равно это делала».

– Мамочка, ты даже не представляешь, как я сейчас счастлива.

– А почему тогда ты плачешь, дочь? – спросила встревоженная женщина.

– От облегчения, – вздохнула собеседница. – Я, мама, столько пережила за то время, что мы не виделись с тобой.

– А ведь за эти три года, ты мне позвонила всего пять раз, – с упреком в голосе, произнесла мать. – Я волновалась, поседела вся.

– Мамочка, прости меня, я очень виновата перед тобой. Я будто и не жила вовсе все эти годы. Теперь вспоминаю, и не пойму, как под гипнозом была. Зато теперь я очнулась, и стала совсем другим человеком. Да и ты сама не желала видеть меня, на порог не пускала. Я приехала, и решила, что буду сидеть у квартиры, ждать под дверью, пока ты простишь и впустишь меня.

– Расскажи, доченька, – попросила женщина, – о жизни своей.

– Расскажу, – пообещала дочь, – обязательно всё, до мельчайших деталей. Но потом. Сейчас давай, просто помолчим, как в детстве. Раньше мы часто с тобой так сидели, а теперь мне очень не хватает тех моментов.

В наступившей тишине слышалось лишь слабое сопение двух плачущих женщин, да мерное тиканье настенных часов, которые спокойно отмеряли неспешный ход жизни, унося навсегда те тихие, умиротворенные мгновения воссоединения родных душ.

Комнатка, где происходили события, была маленькой, но уютной. В воздухе витал тонкий аромат любимого маминого мыла из сирени, смешанный с запахом успокоительного лекарства. А обстановка не отличалась изыском и шиком. По одной стене, ближе к широкому окну, стояла горка, состоящая из нескольких высоких шкафов, один с вещами, а второй был полностью заставлен книгами. В проеме между стеллажами, на низкой полочке был установлен телевизор, старенький, но не сдающий своих позиций. По второй стене расставлены два кресла и столик между ними. На нем стояли несколько горшочков с фиалками разных видов. На подоконнике высился фикус, с немного запыленными листьями. Шторы на гардине висели через одну, остальные с петель слетели. Из окна открывался вид на проезжую часть, где постоянно сновали машины, а по тротуару спешили пешеходы. Через дорогу, в ровный ряд были выстроены частные домики, заросшие высокими и сучковатыми яблонями, тем самым спрятавшись от всевидящего людского ока. В общем, вид из окошка наводил скуку и уныние. Разбавляли только эту серость несколько растущих под окном деревьев рябины и вишни, на которых резвились и распевали свои веселые песни птицы. Да радовали кошки, которые лазали по веткам в безуспешных попытках поймать пташку. А так как квартира располагалась на первом этаже трехэтажного дома, то было чуть интереснее наблюдать такую картину.

А теперь, если вернуться от созерцания улицы во внутренние глубины комнаты, взгляд натолкнется на противоположную окну стену, где занимал место диван. Светлые обои с синими головками васильков порядком выцвели и вздулись пузырями. Побелка сверху осыпалась, и потолок выглядел серо и уныло. Люстра болталась на крючке, но без единой лампочки. А вот дорожка под ногами, протертая от постоянного шарканья по ней, собралась и бугрилась опасными кочками. Несколько фотографий в светлых рамочках на стенах напоминали о давно минувших днях. А недорогие картины в лопнувших рамах висели криво и грозились упасть. Среди пейзажей располагались круглые ходики, которые от постоянного взора хозяйки давно были бы затерты до дыр, если б были из бумаги. В углу у окна стояла кадка с драценой. Точно такая же была поставлена у стены, вблизи двери, разделявшей комнату с основным коридором квартиры.

И как раз у этой самой пальмы, в тот момент сидела невысокая полноватая женщина с короткой стрижкой и проседью в волосах, в выцветшем и застиранном халате, на просевшем, и местами потертом диване. Она гладила по голове свое непутевое дитя. Дочь вернулась домой после длительного отсутствия. Она изменилась до неузнаваемости. Мать не сразу узнала ее, принимая за мошенницу. Долгая дискуссия в коридоре вызвала любопытство соседки, которая высунулась в щелочку двери, только тогда потрясенная женщина распахнула дверь своей маленькой, скромно обставленной квартиры.

И теперь, мать, и дочь, не верили своему счастью, ведь мать простила, и дочь прощена. Девушка положила голову родительнице на колени и тихо всхлипывала, думая о чем-то своем, тайном и тревожном. Женщина перебирала гладкие, вкусно пахнущие волосы дочки, и все вглядывалась в такие родные, но чужие черты лица. Вот ведь она, рядом. Та, о которой бессонными ночами молилась женщина, прижимая к груди уже порядком затертую, небольшую иконку. Она просила у Бога здоровья и счастья для родной кровиночки, в то время как сама едва передвигала ногами. Мать болела уже давно, но держалась из последних сил. И все ждала. День – ночь, ночь – день. Так проходили недели. Они плавно перетекали в месяцы. А уж те, складывались в годы. Быть может, если бы дочь была рядом, все было бы иначе. Не рвалась бы душа на части от переживаний, не скакало бы давление, и не приходилось пить таблетки горстями, чтобы жить и ждать.

Материнское сердце тосковало, оно ни дня не знало покоя, и все ныло, и сжимало. А в голове роились мысли, одна страшнее другой. И только упрямство не позволяло отступиться от праведного гнева, простить и позвать дочь домой.

«Ну, да ничего, дождалась, – подумала женщина. – Вот она, моя кровиночка. Теперь будет легче».

Дочь обхватила мать за колени и разревелась в голос. Потом она вскочила, кинулась обнимать и целовать маму, гладить ее поседевшие волосы, вытирать слезы со щеки, и снова обнимать и целовать. Опомнились обе только тогда, когда засвистел чайник. Девушка сбегала в кухню, выключила газ, и снова легла матери на колени.

– Мамочка, я вернулась навсегда, – произнесла она. – Я никогда больше тебя не покину. У нас все будет хорошо, я тебе обещаю.

– Дай-то Бог, – согласилась женщина.

– Мамочка, пойдем пить чай, – позвала дочь. – Я так соскучилась по твоим блинам.

– Я их больше не пеку. Нет сил, чтобы у плиты стоять. Мне помогает женщина одна, социальный работник. Она приходит три раза в неделю, убирает, стирает, и продукты приносит. Изредка еще соседка заходит, деньги приносит. В остальное время, я одна, в основном лежу.

– Мамочка, прости, теперь все будет иначе. Мы будем вместе. Я на работу устроюсь, по дому переделаю все. Ремонт сделаю, а то в прихожей обои совсем сползли, занавески перестираю и перевешу, и двери скрипят, смажу петли. И зверушку заведем. Мы всегда будем вместе.

– Дочь, расскажи, как ты жила, – попросила мать. – По тебе видно, что страдала сильно, горя хлебнула, и изменилась очень. Передо мной будто чужой человек сидит.

– Слушай мамуль, – проговорила девушка, – все тебе расскажу, не таясь, с самого начала.

Начиналась эта история довольно просто и даже банально, в один из серых будничных дней. Ничего не предвещало круговорота событий, которые увлекли позднее так, что было сложно различить, где явь, а где сон. Но, тем не менее, череда приключений медленно, но верно надвигалась.

– Тонька, ты чего зеваешь? – окликнула напарница. – Нам еще молоко принимать, а ты спишь на ходу.

– Да иду я, иду, – зевнула долговязая, худющая девица с жиденькими русыми волосами, собранными в маленький хвостик.

– Не выспалась? – уже мягче спросила женщина.

– Нет, совсем не хотелось спать, зато сейчас сон одолевает.

– Мужика тебе надо под бочок, тогда и засыпать станет легче.

Женщина посмотрела на Тоню и подмигнула. Девушка зевнула в ответ.

– Нет сейчас хороших мужиков, – произнесла Тоня, волоча за собой волоком ящик с молоком. – А если и есть, то это явно не мой случай.

– Это почему же? Молодая, симпатичная, а пропадаешь почём зря.

– Ох, Настасья Пална, вы мне льстите.