— Не так уж и тайком, — спокойно возразил Габриэль. — По крайней мере, я услышал и пошел за ней. Она, конечно, отказывалась меня брать, но я пригрозил, что буду вопить, и на мои вопли сбежится половина особняка с господами Ванессой и Хандером по главе, так что…

— Прррридурки, — тяжело вздохнул Эс. — Недоумки. Ну чего вам стоило доверить всссе это мне? Неужели вы думали, что я, крррылатый дракон, не спрррравлюсь в одиночку? Или Говарррд вассс не предупредил?

— Предупредил, — радостно донесла до него Гертруда. — Но я решила, что помощь не помешает никому, даже крылатому дракону, и… вот, я саблю захватила!

Она помахала искристым голубым лезвием — явно зачарованным.

Уильям застонал.

— Ой, Ваше Величество! — опомнилась девушка. — Извините, я вас в потемках не разглядела… ой, Ваше Величество! — уже другим тоном воскликнула она. — Что с вами? Вам плохо?

— Мне… будет хорошо, — пробормотал юноша, — если Эс перестанет… так сильно сжимать… свои пальцы…

— Черррт, — спохватился дракон. — Просссти…

И он поставил Уильяма на твердую землю. Отряхнул, убедился, что король народа хайли не падает, и обернулся на подозрительно притихший город.

Благословенно твердая земля содрогнулась. Юноша посчитал, что это иллюзия, поскольку ему до сих пор было не по себе — дышать получалось через раз, раненое плечо горело, из носа текла кровь, — но дрожь сотрясла дорогу снова, и он все-таки упал, а боль пронизала все его тело, словно молния.

И опять прозвучали крики, шелест оружия, чьи-то разудалые проклятия… Кое-как разлепив неподъемные, опухшие веки и обнаружив, что Эс, Гертруда и Габриэль с одинаковым благоговейным трепетом уставились на ближайшее отвесное предгорье Альдамаса, Уильям повернулся к охваченному белым туманом хребту — и замер.

Покачивая огромной секирой, роняя каменные осколки на равнину, к армии эделе размашисто шагал великан — колоссальный, по росту превосходящий вышеупомянутый склон. А за ним шагал еще один, и еще, и еще…

— К лодкам! — приказал господин Кьян, указывая на песчаный берег — там, у наспех сколоченных пирсов, зависли над пустотой крохотные по сравнению с горными жителями деревянные посудины. — Возвращаемся на корабли!

«Не успеют», — подумал Уильям, не сходя с места. Эс, Гертруда и Габриэль тоже были неподвижны.

Великан ударил секирой по дозорной башне — вероятно, ему чем-то не понравились арбалетчики и патрульные, торопливо сбегавшие по лестницам. Его товарищи, походя развалив городскую стену, бросились бежать — один давил отступающих эделе, другой прыгнул — и тяжело рухнул на лодки и пирсы, а над ним вспыхнула такая туча брызг, что кого-то излишне ретивого смыло в море, и выплыть он не сумел.

Это была уже не война — это было хладнокровное избиение.

Четвертый великан, тот, что замыкал нестройную компанию, двинулся к парусникам, злобно сжимая кулаки. Море едва дотягивалось до его колена, и корабли казались игрушечными. Чем-то раздраженное дитя гор схватило их неуклюжими пальцами, разломало надвое чудесный «Maledar», а его младших сородичей отшвырнуло прочь, будто мусор. Деревянные щепки изранили его желтоватую плоть, и великан возмущенно завыл — распахнутый рот исторгал из себя тягучее обиженное «О-о-о-о-о!».

— Так ведь они же меррртвые, — неожиданно удивился Эс.

Габриэль встрепенулся:

— Да? А я полагал, они ради статуса воняют — великаны же…

Гертруда неуверенно рассмеялась.

Уильям напряженно присматривался — но равнина была безлюдна. Тряслась высохшая трава, обросшая доспехом из инея, подпрыгивали земляные комья, повсюду пестрели невероятно большие следы, у склона Альдамаса мучительно плакало разбитое дерево — юноша не слышал его жалоб ушами, но в душе знал, что они звенят и катятся по Этвизе, сетуя на судьбу.

— Где же ты… — шептал юноша, левой рукой зажимая плечо — по ощущениям, оно должно было вот-вот отвалиться. — Где…

И, наконец, увидел — хрупкая человеческая фигурка стояла на неказистом воротнике хозяина гор, стояла беззаботно, почти расслабленно, и светлые волосы трепал соленый морской ветер.

От армии эделе ничего не осталось — только мертвецы да останки замечательных кораблей. Нет, перебил самого себя Уильям, еще уцелел тот самый господин Кьян — вон, обнажил палаш и готовится умереть в битве, а если не в битве — то хотя бы в ее подобии…

— Стой! — почему-то вмешался он, вспомнив, как говорил о родине этого мужчины шаман: «Подземная огненная река поглотила все, и Эдамастру сожрало море…» — Стой, не надо его убивать!

Четверо великанов одновременно споткнулись, и миру наступил конец. Пыль, подобно буре, взметнулась над всадниками, драконом и королем, по земле и песку побежали трещины, волна окатила побережье и жадно облизнула обугленные руины крепости.

Уильям бестолково закрылся рукавом. Лошадь встала на дыбы, и Габриэль шлепнулся на дорогу, а Гертруда — на Габриэля, и он сдавленно запричитал сквозь плотно стиснутые зубы. Эс, коварная скотина, спрятал рогатую башку под перепончатое крыло.

Священный меч выбил из ладони господина Кьяна палаш, и Эльва насмешливо, с кривой улыбкой осведомился:

— Почему господин Уильям тебя жалеет?

— Я не прошу его о жалости, — огрызнулся эделе. — Мне без надобности его чертова жалость.

— С ума сойти, какой гордый, — пренебрежительно бросил некромант. Он, как и Уильям, выглядел не лучшим образом, но не по вине ран, а по вине магии: в синих безучастных глазах проявились яркие зеленые искры, исхудавшее лицо пестрело лопнувшими сосудами. Чтобы руководить сразу четырьмя горными детьми, пришлось принести в жертву такую бездну сил, что теперь Эльве и шевелиться-то было лень, но впадать в забытье, как четыре года назад, он не собирался.

Драконий облик слетел с крылатого звероящера, как пух, и он снова принял человеческое обличье — к горькому разочарованию Гертруды и Габриэля. Опираясь на его подставленный локоть, Уильям с горем пополам доковылял до некроманта и военачальника армии эделе, сощурился и сказал:

— Я вызываю вас на дуэль, господин Кьян.

— Что? — сдержанно приподнял брови тот.

— Что?! — не поверил Эс.

— Я вызываю вас на дуэль, — процитировал себя юноша. — Четверо на одного — нечестно. Вы ранены, и я тоже ранен. И вам, и мне будет довольно трудно бороться, но мы все-таки попробуем: я — ради справедливости, а вы — ради спасения. Правила… наплевать, давайте доверим свои судьбы госпоже Смерти. Мой товарищ Эльва послужит ее свидетелем…

Он наклонился и подобрал палаш — почти такой же, как у господина Кьяна, и вежливо отсалютовал. Эделе скопировал его стойку и грациозное, мягкое движение, а затем, избавляясь от явного преимущества, вслед за юношей перебросил клинок в левую руку — раненое плечо не позволяло Уильяму особых вольностей.

Человек и небесное дитя помедлили, оценивая друг друга.

И сорвались — Его Величество осторожно, будто камень был слишком хрупкой точкой опоры, а военачальник — решительно, быстро и напористо. Уильям перешел в глухую оборону, лезвия сталкивались и лязгали, как челюсти капкана, порой противникам удавалось высечь из них искры. Юноша сделал танцующий, потрясающе красивый шаг назад, как-то странно выгнул спину, подныривая под палаш господина Кьяна, и… поставил ему подножку. Грубо, расчетливо, сомневаясь, что эделе вообще почувствует коварный прием — но военачальник, словно бы даже с облегчением, уткнулся носом в истерзанную траву.

Уильям ткнул его острием под лопатку.

— Вы проиграли, — безразлично сообщил он.

— Ну так добейте меня.

Юноша посмотрел на господина Кьяна с неодобрением.

— Лодка, — коротко произнес он. И, сообразив, что военачальник не понимает, пояснил: — Вы возьмете лодку и покинете Этвизу, уплывете куда-нибудь на острова, если угодно — к Эсвиану, поможете варварам в их извечной нелюбви к Талайне… мне без разницы, где именно вы умрете, но, будьте так любезны, убейте себя сами. Я вымотался, меня ноги не держат…

И, подтверждая эти свои слова, он сел на чей-то изувеченный труп.