— Милорд… они забрали милорда…

— Кто? — безучастно спросил дракон, потому что чувствовать ему, кажется, стало нечем.

— Эделе… — сэр Говард попробовал встать, но спину будто обожгло, мир помутился, и он сам не понял, какого черта опять лежит на земле, а его нос радостно щекочет выжившая травинка. — Помоги мне, презренная… рептилия, я… обязан…

Огонь зародился под кожей Эса — хищный, полный ненависти огонь, — но он сдержал его и жестом подозвал ближайшего лекаря. Тот поглядел на сэра Говарда с огромным сомнением.

— Если вы его не спасете, — тихо, но твердо сказал крылатый звероящер, — если вы его не спасете, клянусь, я уничтожу весь этот проклятый континент!

Наверное, лекарь принял его за безумного, зато покорно подозвал товарищей с носилками, и рыцаря унесли к пострадавшим воинам Этвизы, хотя его военная форма, черная с серебром, говорила о принадлежности к войску Драконьего леса, а не Сельмы.

Эс убедился, что сэр Говард больше не одинок, и, пошатываясь, побрел прочь.

Он молил Богов, чтобы на него не обратили внимания, чтобы никто не сунулся ему наперерез, чтобы хайли, эльфы и люди занимались только ранеными, а живые боевые товарищи были им безразличны.

Потому что во рту стало тесно от клыков, а лопатки приготовились лопнуть и выпустить на свободу крылья, уставшие сидеть взаперти.

***

Уильяму снился голубой лен.

Гибкие цветы оплетали его скелет, росли в беспокойных легких. Он дышал хрупкими лепестками, задыхался, кашлял, падал на снег, и алые капли убивали крохотные снежинки, на этот раз — упавшие с неба, а не принесенные ветром с горных вершин.

Он проснулся, лихорадочно хватая ртом воздух.

Болела голова.

Уильям с трудом отодрал себя от простого деревянного лежака, накрытого чьим-то зеленоватым мундиром. Вдохнул, и холод обжег его изнутри.

Не понимая, где находится и как туда попал, юноша осмотрелся. Влажные стены, солидных размеров решетка, снаружи — замок, под лежаком — крайне унизительное ведро. Коснулся виска и скрипнул зубами — кожу разрубило надвое, и отчасти кровь запеклась, но редкие одинокие капли порой скользили по щеке или скатывались к уху, отвратительно щекоча.

Уильям не помнил, кто и как его ударил. Помнил только свое странное состояние: убивать, не задумываясь о том, что сделал. Но теперь-то время задуматься было, и юношу затрясло, а по спине побежали до смерти ошарашенные мурашки, царапая позвонки.

Невероятным усилием он воздвиг себя на ноги. Покачиваясь, подошел к решетке. Длинный коридор уходил в обе стороны от нее, но в темноте горели всего два факела: у камеры, где стоял Его Величество, и напротив. Там же смутно блестел недобрый небесно-голубой взгляд. Уильяму почудилась усмешка, но он сомневался, что мог по-настоящему различить ее в полумраке.

— Болит голова? — с наигранным сочувствием спросил незнакомец. — Да, Милайн тебя здорово приложил. Я бы помог, если бы меня тут не заперли.

На языке Этвизы он говорил с таким кошмарным акцентом, что юношу передернуло. Словно кто-то водил кинжалом по стеклу, насмехаясь над пленным королем.

— Кто ты? — отозвался Уильям.

— Шаман, — вежливо сообщил сосед. — Во всяком случае, я был шаманом, пока военачальник не посчитал, что я виновен в гибели Эдамастры.

Он весело рассмеялся.

— А ты не виновен?

— Виновен. Но мне, если хочешь знать, абсолютно ее не жалко.

Уильям помолчал, переваривая услышанное. Мысли путались и переворачивались кверху брюхом, как дохлые рыбы.

— Что такое Эдамастра?

— Моя родина. Если бы здесь было окно, мы бы с тобой посмотрели, как она догорает там, за морем.

— Догорает? — повторил юноша. — Погоди, твоя родина… она что, погибла?

— Верно, мальчик, — похвалил его собеседник. — Моя родина умерла. Она породила меня на свет и умерла, чтобы я достиг верхнего рубежа своего магического величия.

Уильям замялся:

— Прости, я не вполне…

— Все это было до смешного легко, — признался невидимый пленник, и смутный блеск за решеткой его камеры погас, как угасает ночью свеча, поставленная у кровати ребенка. — Я мечтал о власти и силе, а Эдамастра подсказала мне, как их достичь. Она всегда была нестабильной. Один Мертвый Лес на севере и пустыни на западе и востоке чего стоили… Однажды я ощутил, что сила, такая для меня желанная, расположена прямо подо мной. Подземная огненная река, непобедимая, бесконечная, беспощадная, как сами Боги — и созданная ими, вероятно, для того, чтобы кто-нибудь из разумных рас мог сравниться… или превзойти их. Доказать, что мы, несмотря на свое низкое происхождение, тоже крылаты…

Колени короля народа хайли подогнулись, и он сел, придерживаясь пальцами за острые камни.

— Я подчинил ее себе, но взамен река потребовала пищи, а в пищу ей были пригодны лишь эделе, такие же, как я. Эделе не живут нигде, кроме Эдамастры, и я пообещал принести ей в жертву целый континент — мне он все равно был без надобности. Она пылала от восторга, пожирала город за городом, разжирела, как жиреют виверны в плодородных лесах… но когда она поглотила все, и Эдамастру сожрало море, — его тон сломался, как ломается ветка дерева благодаря охотничьему топору, — она отвернулась от меня. Она дарила мне свое могущество, пока я был ей нужен, пока она опасалась, что я расторгну наш договор. Но теперь мне уже нечего, — он, кажется, снова усмехнулся, — расторгать, и моя родина мертва… как и моя магия.

Он заворочался — шелест одежды и короткий стон, — и осторожно, прикрывая единственной рукой вспоротый живот, выполз под свет факела.

Уильям отшатнулся.

Страдание изуродовало господина Язу, чья насмешка убила многих из объединенной армии эльфов, людей и народа хайли. Внутренности волочились за ним по каменному полу, от левого предплечья остался лишь сиротливый огрызок, как если бы у палача долго не получалось отрубить кость, и он бил по ней, и бил, и бил, пока злосчастная белая дрянь все-таки не треснула. На губах верховного шамана лопались и заново надувались алые пузыри, остатки зубов щерились, подобно челюстям животного, и это впечатление усиливала щека, разорванная так, что лицо нельзя было назвать лицом.

— Спасибо, мальчик, — пробормотал он, прижимаясь носом к решетке. — Ты выслушал меня. Ты выслушал, а они… они никогда не хотели слушать.

Небесно-голубые глаза дрогнули, отразили нежность — и остекленели. Правая рука, обхватившая живот, напоследок приподнялась и бросила юноше маленький серебристый предмет.

Он воткнулся в трещину между камнями, и Уильям безо всяких усилий выдернул его и забрал. Изящный стилет, из тех, что так любят современные девушки, удобный в использовании, а главное — заточенный и зачарованный так, что резал даже гранит, — заблестел в кулаке юноши.

Господин Язу ненавидел своих сородичей, и его предсмертная выходка была призвана еще больше им навредить.

Он был сволочью, честолюбивой сволочью, но король народа хайли шепнул:

— Это тебе спасибо.

Замок поддался легко — так же легко, как сработал безжалостный план верховного шамана Эдамастры. Уильям перехватил его у самого пола, аккуратно поставил на плиты — и, выхватив из железной скобы факел, отправился на поиски выхода.

Удача была с кем угодно, но явно не с ним, и сперва юноша уткнулся в разинутую пасть колодца, оплетенную винтовой лестницей. Она вела на нижние ярусы тюрьмы, предназначенные для преступников, осужденных на бессрочное заключение. Пришлось идти обратно и снова проходить мимо трупа господина Язу, чтобы выйти к дверному проему с выбитой створкой, валявшейся в тени поодаль — видимо, эделе она была бесполезна. Господин Язу без магии выбрался бы разве что в Ад — что он в итоге и совершил, — а пленника никто не боялся. Кстати, интересно, зачем небесным детям пленник? В Шаксе они убили всех, даже благородных, хотя за них заплатили бы хороший выкуп — а Уильяму сохранили жизнь. Чего ради?

Из проема веяло сквозняком, куртка юноши исчезла где-то у поля боя, и он принялся подгонять себя, спасаясь от морозного дуновения. Подошвы сапог, подбитые железом, глухо звякали по ступенькам, хриплое дыхание наводило на мысли о вурдалаках, безобидный стилет мерцал в отсветах огня факела, и Уильям поспешно погасил свою путеводную звезду.