– Филипп мертв? – я вцепилась в папку, лежащую на столе, и прижала ее к груди.

– Убит, если быть совсем точным. Вы в порядке? – Леонид выглядел обеспокоенным.

Заметив на соседнем столе графин с водой, он молча подошел к нему и через минуту вернулся ко мне, протягивая, наполненный до краев, стакан.

– Держите.

Пока стакан не оказался в руках, я даже не подозревала, что меня так сильно трясет.

– Спасибо.

Следователь сел обратно. Ему явно хотелось поскорее продолжить разговор, но он молча дождался, пока я первая возьму слово.

– Извините, просто… – Я провела ладонью по неожиданно вспотевшему лбу. – Два дня назад у нас прошла очередная встреча. И она закончилась довольно неплохо, все ушли в хорошем настроении.

– Довольно неплохо? А обычно бывает хуже?

Я задумалась, вспоминая последнюю встречу. Стоит ли рассказывать ему о конфликте между Липпом и Элей?

– Извините, а это – официальный разговор? То есть, разве мне не должны прислать повестку на допрос?

Неожиданно для себя я стала мамой-медведицей, решившей защищать каждого из моих подопечных.

– Мы будем в официальном порядке допрашивать каждого из вашей группы, и вас в том числе. В данный момент мои коллеги общаются с психиатром, который занимался лечением Филиппа, но вы, как по мне, знаете его ничуть не хуже. Не так ли?

– Знаю ли я Филиппа? Мне знаком его диагноз и его собственное отношение к болезни.

Леонид открыл блокнот и что-то записал.

– И какое же у него было отношение к диагнозу?

– Отрицательное, конечно же. Думаете, кто-то из наших пациентов рад, что болеет?

Следователь поднял руку.

– Успокойтесь, пожалуйста. Это – обычные вопросы. В чем именно выражалось его отрицательное отношение к болезни?

– Простите, – я замолчала на некоторое время, мне жизненно необходимо перевести дух, успокоить сбившееся дыхание, унять нарастающую тревогу.

Все тщетно. Филипп мертв, и никаким молчанием мне не унять появившийся страх.

– Недавно я дала им задание по арт-терапии. Перед ними стояла задача нарисовать то, как они представляют болезнь и рассказать, что они к ней чувствуют. Липп, так мы его называли в группе, сравнил пироманию с прожорливой тварью. Так он подписал свой рисунок.

– Понятно. Значит, несмотря на лечение, тяга к поджогам никуда не ушла?

– Думаю, мне не хватает компетенции отвечать на подобные вопросы. На это сможет пролить свет его лечащий врач.

– Филипп казался вам опасным? Кто-то мог увидеть в нем угрозу?

– Странные вопросы вы задаете, – на тяжелых непослушных, едва держащих меня, ногах я поднялась с места и подошла к окну. – Каждый человек представляет опасность, разве нет?

Леонид отложил блокнот и тоже встал.

– Кто-то из вашей группы мог желать ему смерти?

– Что? – я резко обернулась. Следователь явно собирался уходить и задал мне напоследок, видимо, самый каверзный из всех заготовленных вопросов. – Нет!

– Вы уверены? Он с кем-то конфликтовал? Мы будем допрашивать каждого из них, помогите нам. Подскажите, на ком стоит особенно сконцентрироваться?

– Сконцентрироваться? Это еще, что значит? На кого вам стоит надавить посильнее? Из кого стоит силой выбить признание? Увидимся на официальном допросе, мистер следователь, – я широко распахнула дверь и, дождавшись, пока он выйдет, громко хлопнула ей.

Все люди делятся на тех, кто дает и тех, кто забирает. Одни щедро одаривают, другие с жадностью отнимают. Первые даруют жизнь, вторые ее похищают. На каждую встречу приходится одно расставание, а на каждое приобретение – потеря. Я слишком сильно радовалась прорыву в нашей группе. Настолько сильно, что вселенная решила лишить нас Филиппа.

Наша группа – далеко не единый организм. Любого из шестерки можно убрать – ничего не изменится. Но у случившегося будут последствия. Я думала об этом весь вечер и долгую ночь. Не удавалось даже задремать – все рисовала в воображении мертвого Липпа. Что с ним стало? Он заступился за девушку в подворотне, которую хотели изнасиловать, а негодяи избили его до смерти? Или он оказал сопротивление грабителю, позарившемуся на его золотые часы, за что был ранен ножом? Меньше всего верилось, что кто-то спланировал это, разработал целую стратегию, продумал все до мелочей, выждал нужный момент и напал, застав его врасплох. Когда я перестала думать о том, почему его убили, в голову полезли мысли о том, было ли ему больно, успел ли он все осознать? А много ли было крови?

В четыре часа утра я решила даже не пытаться уснуть и отправилась в комнату Эда, где все еще горел свет. Когда дверь открылась, мы встретились уставшими взглядами. В каком-то роде мы оба опустошены, но каждый по-своему.

К тому времени, когда я закончила свой рассказ о случившемся, брат без остановки нервно покусывал прядь рыжих волос и часто моргал.

– Это плохо, Ева. Еще проблем с законом нам не хватало.

Эд начал осматриваться по сторонам, словно вся его жизнь оказалась под угрозой, и все, принадлежащие ему краски с картинами могли исчезнуть в следующую минуту. Он слишком сильно любит все, что имеет. Иногда можно услышать, как брат разговаривает с кисточкой, называя ее непослушной, и уговаривает холст быть более податливым.

– Не думаю, что у нас будут проблемы с законом, – с сомнением высказалась я.

– Они проведут обыск в квартире?

– А у тебя здесь что-то запретное хранится?

Эд пожал плечами и принялся наматывать прядь волос на большой палец.

– Они кого-то подозревают?

– Следователь спрашивал о членах нашей группы. Хотел, чтобы я выдвинула кандидатуру на роль главного подозреваемого.

Брат явно о чем-то задумался, он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, а сам принялся перебирать пальцы, словно пересчитывать один за другим.

– Это – разумно, – громко выпалил он, широко раскрыв глаза. – Шестеро много времени проводили вместе. Думаешь, у этого Филиппа есть другие друзья?

Я развела руками. Липп любил поболтать, но почти всегда говорил не по делу. Он мог часами обсуждать других, шутить на пустом месте, иронизировать, выдавать по три сарказма в минуту, и лишь в редкие минуты проглядывалось его истинное «я», и оно довольно мрачное. Это та бездна, в которую не нужно долго вглядываться – достаточно одного мимолетного взгляда, чтобы все ощутить.

– Может, это кто-то из его коллег? – предположила я.

– Брось, Ева! Что могут не поделить пожарные? Кто больше воды выльет на огонь?

– А что могли не поделить в нашей группе?

Эд массировал шею с закрытыми глазами. Ему жизненно необходим полноценный отдых, а не пара часов сна в сутки.

– Откуда мне знать? Он же пироман.

– Эд, – начала я, – убили человека, как это можно осознать? Не понимаю, как это могло произойти с Филиппом?

Брат посмотрел на меня так четко и ясно, будто наконец-то прозрел, и больше не осталось в мире тайн, которые он еще не разгадал.

– Ты же знаешь, с такими, как мы, никогда не бывает просто. Видимо, спокойная смерть тоже не для нас.

– Не говори так, – я взяла его за руку, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Собираешься что-то предпринять?

– Думаю, придется закрыть группу на время расследования. Мы и в хорошие времена не могли поладить, а теперь… – я махнула рукой, понимая, что, скорее всего, никто не оправится после такого, и встречи окончательно прекратятся.

– Понимаю, – Эд обнял меня, и его объятия каким-то образом сумели унять тревогу. Через несколько минут меня начало клонить в сон прямо на его диване, пока он неподалеку стоял за мольбертом и рисовал.

Основатель нашего центра вел переговоры по открытию филиала в другом городе, но, узнав о случившемся, срочно вылетел и по прибытию сразу вызвал меня к себе. Михаил, а он настаивал на обращении к нему по имени, казался хорошим человеком. Наверное, это слишком расплывчатое описание, но большего я о нем не знала. Не хотелось вникать во все слухи, ходившие в центре, но поговаривали, что ему удалось лишить родительских прав родителей одного подростка с психологическими травмами и каким-то психическим расстройством. В итоге этот мальчик стал приемным сыном Михаила, и сейчас, опять-таки по слухам, у него все хорошо. Если чему и мог научить такой руководитель, как он, так это тому, что в некоторых ситуациях нельзя оставаться безучастным, иногда необходимо действовать радикально и вмешиваться в те дела, где твой нос уж точно никто не ожидает увидеть.