Людмила Александровна опустила глаза:

– Ой, да ты все неправильно понял.

Павел поджал губы, чтобы не сорваться:

– Мама!

Мать всхлипнула и прошептала:

– Ладно, ладно… Не сердись, дорогой мой… Я вижу, что ты совсем взрослый уже, но сказать мне правда нечего. Сыночек, ничего серьезного, просто плохо себя чувствую.

Павел понимал, что это конечно же ложь во спасение спокойствия в семье, но решил не давить на мать и сказал только:

– Если тебе плохо, что-то болит, почему к доктору не идешь? Вызови, наконец, врача домой, лечись или отцу скажи, он сам тебе врача самого лучшего пришлет.

– Конечно, конечно, не волнуйся, – засуетилась мама, обрадованная тем, что сын не стал разбираться дальше, – схожу в поликлинику обязательно. Завтра и схожу.

Чуть позже, когда сын уже сидел за обеденным столом, Людмила Александровна, поставив перед ним тарелку ароматного борща, ласково поцеловала своего мальчика в макушку:

– Ах, сынок, сынок… Вырос ты быстро! Как быстро! Вот уж годы бегут… Заботливый ты стал, внимательный! Дорогой мой…

И тут, сам не понимая почему, Пашка вдруг почувствовал, как в горле встал ком, а на глаза предательски навернулись слезы. Он резко обернулся и совсем как в далеком детстве обнял мать за худенькие плечи:

– Мам, ты только не плачь больше! Ладно? Не плачь! Я тебя в обиду никому не дам! Слышишь?

Людмила Александровна, не скрывая покатившиеся по лицу слезы, прошептала, кивая:

– Слышу, милый мой! Спасибо тебе. Мне жить станет легче только от мысли о том, что есть защитник у меня, опора в старости.

С того времени отношения матери и сына стали гораздо теплее и ближе. Они могли, сидя по вечерам на кухне, о чем-то поговорить, обсудить фильм или просто посудачить о родственниках и знакомых. Странно, но чем ближе становились мать и сын, тем все больше и больше отдалялся от них отец. Он, все время пропадающий в обкоме партии, дома появлялся редко, даже по праздникам чаще всего отсутствовал, а когда и приезжал домой, то молча ужинал, уткнувшись в какую-нибудь газету, смотрел телевизор, чаще всего новости, или работал в кабинете. С сыном отец обращался как с равным, поучать его не брался, но и откровений никаких, конечно, не допускал. Хотя отец был суров и скуп на ласку, он все же не скрывал, что ему приятны Пашкины победы и достижения. Глядя на кубки, выставленные на полках, и наградные медали, любовно развешенные матерью на стенах, отец удовлетворенно покряхтывал и, жмурясь, словно кот на масленицу, довольно говорил:

– Молодец, сын! Молодец! Фамилию нашу не позоришь! Мне за тебя не стыдно, и матери приятно! Так держать!

Павел и вправду имел в спорте поразительные успехи, в шестнадцать лет он уже имел первый взрослый разряд, выступал за город, область. Правда, справедливости ради надо сказать, что карате не стало его единственной любовью. Он с такой же страстью и увлечением занимался шахматами, показывая неплохие результаты. Обожал музыку, очень прилично играл на гитаре. Вот в школе, конечно, звезд с неба не хватал, но все же учился стабильно, без троек. Как-то на родительском собрании классный руководитель сказал, что основной чертой его характера является порядочность, и это было совершенно точно подмечено. Пашка вырос честным, добрым и справедливым – порядочным человеком!

Годы шли. Время неумолимо бежало…

Пашка взрослел и становился красивым, высоким, совсем взрослым. Поступив в Воронежский университет на физмат, он так очаровал своими талантами всех факультетских девчонок, что они ходили за ним гурьбой. А он, увлеченный учебой, новыми друзьями, спортом, казалось, их и не замечал. Однако жизнь берет свое…

Однажды зайдя в старый корпус, где давно и прочно обосновался филологический факультет, Павел был просто сражен таким средоточением в одном месте красоты, грации и элегантности. Как известно, у нас на филфаках учатся преимущественно одни девушки, недаром повсеместно этот факультет называют факультетом невест. Даже забыв поначалу, зачем он сюда зашел, Пашка, словно зачарованный, стоял посреди широкой центральной лестницы, вертя по сторонам головой и замирая от восторга. Девушки, спускаясь по лестнице, обходили его, удивленно поглядывая на растерянного красивого молодого человека. Некоторые из них, случайно наткнувшись на него, громко выражали свое неудовольствие, другие, старательно обходя, с интересом разглядывали, третьи – хитро подмаргивали и озорно хохотали. Пашка, раскрасневшись, наконец, пришел в себя и, резко обернувшись, буквально налетел на девчушку, стоявшую у колонны в обнимку с огромной книгой. Та, не ожидавшая этого, покачнулась, но, к счастью, удержалась на ногах, зато книга, выпавшая из рук, покатилась по лестнице вниз, жалобно шелестя пожелтевшими от времени страницами. Девушка, всплеснув руками, кинулась за книгой вниз, стараясь подхватить ее как можно скорее, Павел же, судорожно вздохнув, так и остался стоять на верхней ступеньке, с ужасом наблюдая, как книга катится все дальше и дальше, теряя страницы и громко хлопая по ступеням твердой кожаной обложкой. Ему казалось, что этот кошмар, превративший его в посмешище, никогда не закончится. Но, как говорится, всему есть начало, и всему есть конец…

Девчушка, наконец подхватившая книгу у самого основания лестничного пролета, медленно выпрямилась и, свирепо глядя на него снизу вверх, грозно двинулась прямо на Павла. Тот, вовремя сообразивший, что находится не на своей территории, сразу поднял руки, показывая тем самым, что виноват и готов к наказанию. Но на девушку эта его шутка никакого действия не произвела. Поднявшись по ступенькам, она, зло взглянув на молодого человека, громко сказала:

– Эй, ты… Чего встал на дороге?! Что ты улыбаешься как болван?! Тебя что, извиняться не учили? Пошел вон отсюда!

Пашка, совершенно оторопев от такого напора, лишь пожал плечами и, пытаясь обратить все случившееся в шутку, робко и примирительно улыбнулся:

– Да ты что? Я ж не специально. Ну чего ты кипишь? С каждым бывает… Извини.

Но девушка явно не хотела принимать извинения, и, сверкнув глазами, лишь прошептала:

– Фу! Шут гороховый!

Повернувшись, она быстро шагнула вперед и вскоре скрылась за поворотом коридора, убегающего в глубь старого университетского корпуса.

Вот так бывает…

Вроде бы и не сделал ничего ужасного, а на душе так противно и гадко, что выть хочется! Поникнув головой, молодой человек постоял еще какое-то время, собираясь с мыслями. Так и не придумав ничего такого, что могло бы в корне изменить сложившуюся ситуацию, расстроенный Павел вышел на улицу.

Город жил своей будничной жизнью.

Кто-то спешил на работу, кто-то на свидание, кто-то на вокзал… Кто-то смеялся, кто-то плакал… И никому во всем мире не было в ту секунду дела до молодого человека, стоящего у центрального входа в корпус филологического факультета.

Отчего-то Пашке стало очень грустно и муторно, на душе скребли кошки. Он хмуро оглянулся вокруг. Через дорогу шумел своими знаменитыми музыкальными фонтанами большой сквер, совсем рядом жила привычными заботами главная городская площадь во главе с монументальным зданием воронежского обкома, того самого, в котором много лет заседал его отец.

Жизнь шла своим чередом.

И ничего: ни Пашкины огорчения, ни чьи-то беды и проблемы – ничего не могло остановить ее бег. Вздохнув и расправив плечи, Павел медленно двинулся в сторону главного корпуса, туда, где обитал его родной физфак.

Ту неожиданную встречу с сердитой незнакомкой Пашка потом вспоминал часто. Даже ходил к тому корпусу университета, где когда-то случайно столкнулся с девушкой, но войти внутрь здания отчего-то так и не решился. И вовсе не потому, что чего-то или кого-то боялся, а просто стыдился своего бестолкового поведения в тот памятный день, своей нерасторопности, что ли… Ругал себя последними словами за несообразительность:

– Вот так тебе и надо, тупица!

Но правду, наверное, говорят, что от судьбы не уйдешь…