Серафима открыла глаза уже полностью, более придирчиво осматривая обстановку. Резная мебель выглядела дорогой и сделана была весьма искусно (такую ей раньше доводилось видеть разве что в исторических фильмах), пол был сложен из светлого камня, определить название которого Серафима с первого взгляда не могла, на двух высоких арочных окнах висели двухслойные зеленоватые шторы. В комнате чувствовалась роскошь, но она всё же не была лишена некоторого уюта, да и выглядела обжитой — на зеркальном столике стояли разнообразные коробочки и склянки, на спинке стула у письменного стола, на котором стопками лежали какие-то книги, висела небрежно брошенная шаль.

Занятно, что если Серафима правильно запомнила вчерашний разговор с Главным Магистром, то в этой комнате она прожила пять лет, и все эти вещи в какой-то мере ей принадлежали.

И если продолжать и дальше задумываться о Магистрах и разговорах, то получалось, что большая часть сказанного ей всё же оказывалась правдой. Впрочем, этому нужны были более веские доказательства, чем незнакомая роскошная комната в не менее незнакомом и роскошном замке, который явно не мог находиться в окрестностях её городка. «А что ты хочешь увидеть как веское доказательство? Расписку от госслужащих и психиатра, что да, Странный мир существует, и что нет, ты не окончательно сошла с ума?», — ехидно вопросил внутренний голос.

Сбоку раздался шорох, и Серафима резко дёрнула голову, которая так и не перестала болеть, по направлению к звуку. «Хоть что-то в этой жизни не меняется», — с усмешкой подумала она. Привычная мигрень, как ни странно, успокоила.

Шорох издала свалившаяся с подлокотника рука Сильвестра. Кажется, именно так звали её вчерашнего беловолосого похитителя со сверхъестественными способностями. Даже сейчас, спя в кресле недалеко от её кровати, он не выглядел обычным человеком, и продолжал немного её пугать. Конечно, если задуматься — то ничего плохого он ей ещё не сделал, только пытался поддержать. Даже от машины спас.

Если не считать за плохое само похищение.

Серафима воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть его внимательнее. Сейчас его лицо почти не отражало ни тех невыносимых душевных страданий, ни безумия и зверства, что были заметны на нём ночью. Лишь на лбу залегла складка, как если бы он напряжённо думал, да уголки тонких губ были опущены вниз. Серафима внезапно подумала, что он должен быть ещё очень молод. Лицо Сильвестра было почти юношеским, да и вряд ли ему было больше двадцати-двадцати двух. Его волосы были абсолютно белоснежными, как будто преждевременно поседевшими, а ресницы и брови — темными, словно в противовес. Это создавало бы довольно забавный контраст, если бы не выражение какой-то усталой обречённости на его лице.

Сильвестра смело можно было назвать красивым, но красота эта, несмотря на отпечаток эмоций на лице, была холодной и безразличной. Такими же бывают статуи — бесспорно притягательными, но не живыми, каменными, застывшими в веках с искажёнными в боли или же в радости лицами. Да, он был очень похож на статую, вырезанную нечеловечески искусным скульптором.

Вчерашние когти куда-то исчезли, чему Серафима была, бесспорно, рада. У неё не было ни малейшего желания прикасаться к ним снова — своей длиной и остротой они напоминали, по меньшей мере, кинжалы. Теперь она смогла рассмотреть ещё одну деталь, на которую ночью обратила мало внимания — чешуя. Тонкие длинные белёсые и полупрозрачные пластинки чешуи были заметны у костяшек и ниже на пальцах, там, где вчера они переходили в когти, небольшая россыпь белела у запястья, ещё несколько были на шее, висках, почти скрытых длинными волосами, и у кончиков ушей, неожиданно заострённых.

Вчера Главный Магистр говорил что-то о драконах. Серафима смутно представляла их себе, исходя из фильмов и фэнтезийных рассказов, что ей довелось читать, но ей подумалось, что Сильвестр очень походил на какое-нибудь человеческое воплощение, к примеру, дракона льда.

Всё-таки, несмотря на расслабленную во сне позу, чувствовалось в нём что-то хищное и звериное, чего не было и не должно было быть в обычных людях.

Сильвестр распахнул глаза, и Серафима еле удержала себя от того, чтобы шарахнуться в сторону. Ей всё же не показалось вчера — они действительно мерцали холодным синим светом и вовсе не отражали солнечные лучи из не задёрнутого шторами окна. Они скорее впитывали их в себя, обращая их свет в свой. По коже пробежал озноб.

— Ты… уже проснулась? — его голос был хриплым со сна и каким-то не верящим, как и взгляд, которым он скользнул по её лицу.

Сразу захотелось спрятаться, забиться обратно под одеяло, только чтобы он не смотрел так.

— Как видишь, да, — собственный голос показался Серафиме очень испуганным, чужим, и она поспешила взять себя в руки. — С… Спасибо, что довёл меня до комнаты ночью. Я была в несколько… невменяемом состоянии. Слишком много потрясений за один день.

Сильвестр медленно кивнул и так же медленно продолжил, всё ещё не сводя с неё пронзительного взгляда, так похожего на вчерашний.

— Я взял на себя смелость снять с тебя обувь и верхнюю одежду… Больше ничего не трогал. Не пугайся, пожалуйста. В следующий раз ты можешь спать в своей ночной рубашке, она, как и другие твои вещи, в шкафу, — он неопределённо махнул рукой, указывая нужное направление.

Казалось, что он пребывал не то в полнейшем смятении, не то в прострации, как будто тоже не до конца осознал всё происходящее.

Несколько минут они напряжённо молчали, сверля друг друга глазами. Серафима — с подозрением, Сильвестр — с каким-то непонятным ей выражением. Наконец он тихо проронил:

— Я должен спросить… Ты… Ты действительно ничего не помнишь?

— Действительно.

Возможно, её слова прозвучали быстрее и резче, чем должны были, но Серафиме, честно говоря, было не до переживаний своего похитителя. Особой приязни он ей не внушал.

А потом Сильвестр неожиданно — хотя почему неожиданно, ведь именно этого она и добивалась: того, чтобы он наконец-то перестал на неё пялиться — опустил взгляд, но Серафима всё же успела заметить ту беспросветную, совершенно чёрную тоску, которая появилась в его глазах.

Ей почему-то стало гадко от себя самой. Обычно Серафиме с трудом удавалось читать чужие эмоции, Сильвестр же внезапно лёг перед ней раскрытой книгой. Вдруг стало ужасно обидно: и за себя, и за свою пропавшую память, и за этого несчастного не-человека, которому она явно была небезразлична.

Однажды мама дала ей совет — прежде чем обвинять человека в чём-то, поставить на его место себя. И если ставить себя на место Сильвестра… Вот жили они спокойно эти проклятые пять лет, близко — видимо, очень близко — общались, а потом он сначала узнал, что она мертва, а затем вдруг нашёл её живой — но совершенно его не помнящей, а напротив — шарахающейся от него, зубоскалящей. Явно не такой, какой она была раньше.

Серафима нервно прерывисто выдохнула. Надо взять себя в руки и успокоиться. И разобраться в том, что же всё-таки произошло. Теперь причин для этого ещё больше, так ведь?

Она осторожно откинула наверняка дорогую ткань одеяла и встала с кровати, машинально отметив, что да, Сильвестр не соврал и действительно снял с неё только верхнюю одежду — она всё ещё оставалась в своих потёртых джинсах и старой мешковатой футболке. Потом медленно подошла к замершему в своём кресле Сильвестру, с опаской и почти что через силу сжала его ладонь.

— Но… Я уверена, что память вернётся. Уверена. Надо просто подождать, и я всё вспомню, обязательно.

На самом деле она не была уверена ни в чём, но теперь появился небольшой, но шанс, что вспомнить получится, и что воспоминания окажутся не такими уж и ужасными, как ей думалось раньше. Если это действительно не бред, и она провела эти пять лет здесь, в этом Замке.

Будь что будет, от прошлого ей всё равно не убежать — оно само пришло за ней, значит… Значит, надо узнать, что она пережила и из-за чего всё забыла.

— И… Прости, что я веду себя так. Стоило бы, наверное, быть мягче…