– Куртку лучше набрось на себя, – посоветовал бригадир, – и пристраивайся в конец очереди. Суй талон в окошко уверенно, может, и проскочишь… Но если что, мы с тобой не знакомы!
И сам шустро вклинился в поток своих товарищей у самой двери. А мне ничего не оставалось, как после поощрительных жестов водителя пристроиться в хвост колонны по одному. Мужик впереди меня оглянулся, дёрнул удивлённо бровями, но глянув в сторону автобуса, понятливо кивнул и больше не оборачивался.
В здании оказался узкий коридор буквой «Г», на углу которого имелось окошко. Туда каждый статист совал талон и тут же получал несколько раскрашенных бумажек. Прятал полученное в карман или в небольшой бумажник и отправлялся на выход. В конце коридора, перед дверью, стоял сложный турникет под названием «не перепрыгнешь». То есть даже к окошку кассы как бы никто посторонний не мог бы подойти. Только выходящие с внутреннего двора, на который заезжали автобусы с массовкой.
Сделав лицо максимально равнодушным, я сунул в окошко подаренную мне бригадиром картонку. После чего получил с той стороны барьера настолько строгий взгляд прокурора, что у меня спёрло дыхание. Ничего иного в голову не всплыло, как знаменитая строчка из книги Ильфа и Петрова:
«Великий комбинатор почувствовал, что его сейчас будут бить! И возможно, ногами!» – ведь несложно было догадаться, что в бухгалтерии тоже какой-то предварительный учёт ведут. Или главный распорядитель на площадке уже подал количественные списки.
Как только мне удалось удержать на лице каменное выражение? Или этот «прокурор» здесь так на каждого смотрит? Словно последние деньги с кровью от сердца отрывает? Но разоблачения не последовало. Передо мной шлёпнулось на доску четыре бумажки. Я их сгрёб, не присматриваясь, сунул в карман куртки, противоположный тому что с бутылкой, подхватил связку с оружием, да и пошёл на выход.
Там солнечный свет настолько ослепил, что несколько минут стоял в сторонке, пытаясь проморгаться и восстанавливая дыхание. Всё-таки меня этот кассир припугнул изрядно. Наверняка такие типы работали в рядах кровавой «гэбни», только глянет – сразу признаешься во всех грехах, своих и не своих. Я даже внимания особо не обратил, когда подскочивший бригадир забрал свою связку и умотал куда-то. И только придя в себя, задумался:
«Ну а дальше-то что делать?»
Стоял я на какой-то проездной, широкой площади. Тротуары просторные, изрядно заполненные народом. Причём публика здесь находилась самая разная. И только для сравнения разных типов лиц, костюмов или социальных образов можно было стоять и пялиться до Судного дня. Но спешить-то мне куда? Вот я и стоял, пытаясь сориентироваться и сообразить. Также подспудно я очень надеялся дождаться главного своего благодетеля: водителя автобуса. Всё-таки ему оставался преизрядно должен. Да и ещё хоть пару капелек информации надеялся от мужика получить.
Ну и самое главное, на другой стороне площади располагался парк с цветами, ближайшие здания за ним оказались намного ниже, и почти полная перспектива города открывалась для взора восхищённого зрителя. Там и лавочки виднелись, практически пустые, если не считать восседающих там старушек. Узнать бы ещё, как этот город называется? И что это вообще за страна такая дивная? Только осторожнее надо, хитро, иначе примут за сумасшедшего. Или за шпиона… Вон некая военизация общества или иной военной истерии даже внешне наблюдается. Считай, каждый третий ходит с пистолетом на боку, каждый второй с кинжалом. И вооружённые женщины – не исключение, а скорей большинство. Похоже, время здесь мирное, благодатное, но почему с оружием простые горожане ходят? Может, традиция такая? А в общем-то доверие людей поражает, и благожелательность чуть ли не шокирует. Вон деньги выдали только за красивые глазки:
«И мне здесь начинает нравиться! – вполне логично порадовался я. – Если ещё проход из моего мира сюда работает туда и обратно в постоянном режиме… О-о! Да я такого наворочу!..»
Но это я так хвастался, прекрасно понимая абсурдность любых мечтаний в сей момент. Пока окончательно не разберусь, куда попал, не выясню и не освоюсь в деталях бытия, нечего и грезить о каких-либо махинациях.
Что ещё меня поразило, когда я глянул на небо, так это видневшиеся там дирижабли. Добрый десяток их бороздил воздушное пространство над дальними околицами. Да и пяток воздушных шаров рассмотрел, зависших на одном месте. То есть человек здесь уже сделал первый шаг в освоении воздушного океана. Только вот почему ни одного самолёта не видно? Неужели для них существует запрет летать над городом?
Дело явно шло к вечеру, жара стала чуточку спадать, но куртку я так и не снял: не хотелось привлекать к себе излишнее внимание. Расстёгнутая, она, наоборот, прикрывала от лучей всё ещё палящего солнца. А свитер я повязал на пояс, рукавами вперёд. Заметил, что некоторые из молодых парней носят таким образом рубашки, оставаясь в неком подобии несуразных маек со шлейками.
Стараясь краем глаза отслеживать служебный выход из киностудии, не столько город рассматривал, сколько ближайшее окружение. Очень меня интриговало как художника: смогу ли я догадаться о расе людей, основной для данного города. Потому что встречались самые разные виды и типажи. Каждого десятого можно было отнести к азиатам, или к китайцам. Потому что они имели кожу желтоватого цвета. Ну и все остальные признаки соответствовали этому определению. Разве что японцы с корейцами смотрелись миниатюрнее, чем китайцы.
Ещё одну десятую часть смело можно было отождествлять с монголами. Чуть меньше определялись мною как татары. Один на полсотни выглядел как мулат. Примерно столько же попадалось истинных египтян, с иссушенными лицами и резко очерченными носами. Негры тоже просматривались, но крайне редко: один на две-три сотни. Изрядно меня поразило точно такое же количество краснокожих индейцев. Эти-то откуда здесь взялись? Опять-таки, следовало учитывать, что в каких-то районах города могут проживать целые национальные общины тех же негров, к примеру, или китайцев.
Но пока всех остальных людей можно было скопом присоединять к такому понятию, как славянин. Или, если ещё проще, отнеся их к восточно-европейской группе. У девушек лица женственные, мягкие, без чрезмерной воинственности или жёсткости, присущей тем же эллинам, к примеру. Но среди них, как и среди мужчин, просматривались также восточные нордиды и восточно-балтийский расовый тип. Тогда как по телосложению встречались все: мезоморфы, эндоморфы и эктоморфы. То есть особи с пропорциональным телом, «кругленькие или массивные» и вытянутые, которым от природы присущи узкие бёдра и плечи.
Предварительный вывод: я среди своих. Как бы… И уж в любом случае не в здешней Греции, Италии или Испании. И не на Марсе каком-нибудь. И тем более не в Египте! Хоть присутствие конкретных египтян и напрягало изрядно. И что мне дали подобные выводы? Легче мне от этого стало? Вряд ли. Зато признавалось оправданным наличие русской речи вокруг, пусть подноготную этого ещё и надо уточнять по всем имеющимся здесь источникам.
Что ещё бросилось в глаза, так это троекратное количественное преимущество женщин. Да оно и понятно, небось все мужики в этом обществе всё ещё на работе вкалывают. Особенно если промышленный капитализм здесь на самом пике своего развития.
А вот с одеждой на горожанах получался полный нонсенс. Потому что носили здесь что ни попадя. Начиная от просторных туник и кончая жёсткими корсетами, стягивающими телеса до посинения. Сандалии соседствовали с туфлями и сапогами. Штаны – с шароварами и шортами. Кофты или рубашки с длинными рукавами соперничали с открытыми лифами у женщин или со спортивными майками у мужчин. Кто в костюме, кто в сюртуке. Кто в куцем пиджачке, кто в жилетке на голое тело. При этом, несмотря на жару, бо́льшая часть народа носила косынки, шали, шляпки разного фасона, кепки, картузы, шляпы и даже несуразные с виду котелки. Не хватало только рыцарских шлемов и цилиндров с фраками.
