Мой голос — таким голосом я обычно прошу Хастура не делать глупости, когда от этого зависит моя жизнь. Анафема смотрит мне в глаза, и я пытаюсь смягчиться. Она — не Хастур. Она меня не бесит. Я не должен.

— Мне нравится, что ты думаешь, что твоя возможная психопатия ничего страшного, а шизофрения — что-то ужасное.

— А это не так?

— Так, — она кивнула и перелистнула несколько страниц в тетраде, просматривая их. — На самом деле я буду рада, если в тех таблетках доза будет достаточной. Потому что все это, — она быстро перелистнула все страницы в исписанной тетрадке, — ещё куда ни шло. Оно все можно стерпеться с твоим образом жизни, но шизофрения — нет. У тебя бы начался психоз.

— Разве ты не говорила о том, что у…

— Это разное, Кроули. Я использовала не совсем точное значение, это просто было нагляднее для тебя. Те вспышки агрессии, что появляются у тебя, агрессия и ярость — это не психоз. Ты знаешь, что с тобой может случиться, если у тебя случиться реальный психоз? Который случается от шизофрении?

Я молчу. Она молчит.

Мое сердце приходит в норму, но руки — я по-прежнему ощущаю, что они дрожат. Поэтому я сжимаю их в замок так, чтобы этого не было заметно. Анафема и не смотрит в сторону моих рук, но всегда лучше перестраховаться.

— Не уверен, что хочу это знать, но, — я встаю с тяжелым выдохом, засовывая руки в карманы и подходя к ней, опираясь о стол, поворачиваясь всем телом к панорамному окну позади её стола, — но я слушаю.

Она тяжело выдыхает. С негромким стуком кладет свои очки на стол и массирует виски. Она выглядит напряженной. Она выглядит отлично с точки зрения прически, одежды и макияжа. Но она до ужаса уставшая и напряженная. Испуганная. Может быть.

— Это длится не три часа и не сутки. Моя коллега рассказывала мне о случае. Девушка, которая знать не знала, что у неё была шизофрения. Возможно, начальная стадия или просто предрасположенность. Поехала отдыхать. Алкоголь и жара — они всегда провоцируют психоз с удвоенной скоростью.

Она замолкает. Её плечи напряжены. С каждой секундой она выглядит все хуже. Будто бы ей тяжело говорить. Будто бы она не хочет говорить. О таком никто говорить не хочет — нам нужно быть честнее друг с другом.

Когда ты слишком близок к подобной тематике, начинаешь бояться сам себя.

Анафема очень сильная.

— Неделю она была вне себя. Не понимала, кто она и что. Бегала по отелю, кричала, не могла нормально говорить. Это галлюцинации, очень высокая тревожность и страх. Она не понимала и не принимала ни себя, ни места. Рядом не было никого. Неделю. В итоге выпрыгнула с окна. Конечно, у всех все происходит по-разному, разное проявление, но это куда страшнее простых галлюцинаций.

Анафема заканчивает говорить с тяжёлым выдохом.

— И я сижу, ночью, прочитываю в сотый раз всю диагностику, не понимаю, что я упустила, и осознаю, какая я, возможно, дура, раз могла пропустить такой диагноз, который мог тебя уб..

Она резко замолкает, когда я кладу руку на её плечо. Она понимает, что так я прошу её прекратить. Это лишнее. Это эмоции. Оно не нужно.

Она снова тяжело выдыхает, падает лицом в свои ладони, едва покачав головой.

— Ты ничего не упустила, потому что нет никакой уверенности в этом диагнозе. Успокойся, Анафема. Это всё усталость. Тебе надо подумать об этом на свежую голову.

— Где мне взять эту свежую голову, если я не могла заснуть из-за нервов?

Её плечи опускаются, и она поворачивается в сторону этой картины. Где она тут видит релакс — мне кажется, даже Дьявол не знает.

— Принести тебе кофе?

Я говорю это, потому что ощущаю, что нам обоим нужна пауза. Несколько минут, чтобы привести себя в норму. Успокоиться.

— Сходим вместе, — она кивает и встает, скидывая с себя белый халат, небрежно кидая его на стол. На ней белая блузка и черные зауженная штаны. Мне определенно нравится её вкус в одежде.

Она ищет ключи. Я продолжаю пялиться в окно. Квартиры и торговые центры. Прямо в этот момент кипит жизнь. Кто-то целуется, кто-то обниматься, кто-то собирает детей в школу. Или уже собрал. А я стою и хочу упасть на колени, чтобы помолиться об отсутствии у меня гребаной шизофрении.

— Дай мне одно маленькое обещание, — просит Анафема, когда звенит ключами.

Я поворачиваю голову, смотря на неё через плечо.

— Не используй наркотики и не пей алкоголь, пока я не удостоверюсь. Потом проведем нормальную диагностику.

— Даже вино?

— Даже. Кроули, что тебе дороже, свидание с винищем с твоей женщиной, или ментальное состояние?

— У меня нет никакой женщины.

Она лишь пожимает плечи и кивает головой в сторону двери.

Я тихо фыркаю. Когда я выхожу из кабинета, то бросаю ещё один беглый взгляд на эту картину. Может, и есть смысл прикупить себе что-то такое. Только более реалистичное.

— Как прошло твое утро?

Мы идем меж стен, каких-то плакатов о курении и пустующих кушеток. В частных поликлиниках почти не бывает очередей. Тут даже не пахнет лекарствами. Почти.

— Ну, так. Знаешь, могло быть и лучше.

— Ты пьешь таблетки?

Я шумно выпускаю воздух, едва надувая щеки, вздергивая брови.

— Мог пить лучше, скажем так.

— Кроули, ты варишься в этом десяток лет, и не можешь приучить себя нормально пить таблетки?

— Да никто к такому себя не приучит! Никто не любит таблетки!

— Только если это не экстези, да?

— Не начинай, — я слабо фыркаю, доставая портмоне из заднего кармана. — Просто… ну, знаешь, немного галлюцинаций, немного иллюзий. Ты какой кофе будешь?

— Капучино.

— В автоматах оно все равно одинаковое.

— Мокачино более сладкое, — она пожала плечами. — Что ты сказал о галлюцинациях?

— Утро началось с них. Не знаю. Было больше похоже на бред из-за наркотиков. У меня такое было уже от соляги. Ну и дрянь, не знаю, как её любить можно.

— Господи, какая же ерунда, — она тяжело выдыхает и прикрывает глаза, опираясь спиной о стену. Она кивает какому-то мимопроходящему мужчине.

— Ты о соли?

— О тебе, черт тебя дери, Энтони Дж. Кроули.

Она принимает кофе. Её брови сдвинуты к переносице, губы поджаты. Я опираюсь плечом о стену рядом с ней.

— Знаешь, кому нужны успокоительные? Тебе.

Эспрессо в моем стаканчике на вкус немного горчит.

— Ты ведь сама знаешь: нет смысла в чем-то рыться, если ты нервничаешь. Это всегда мешает.

Она откидывает голову назад, утыкаясь взглядом в белоснежный потолок. Медленно моргает. И так же медленно поворачивает свою голову ко мне. Так, что между ними остается какое-то совершенно неприличное расстояние. Но не то чтобы кто-то из нас мог о нём думать. Ни она, проведящая ночь в бессоннице. Ни я, выжатый после всего этого как лимон. Будь на её месте Азирафель — может, мое сердце бы забилось чаще. Пульс участился. Дыхание. Что угодно.