— Галлюцинации?

— В том числе.

Я поднимаю на неё взгляд, когда она садится напротив меня и снова касается пальцами моего пульса, неодобрительно качая головой.

— Закрой глаза, — командует она.

— Я не…

— Ты должен, Энтони, я знаю, что делаю. Ты доверяешь мне?

Нет.

Нет, блять, не доверяю, но вслух о таком не скажешь. Как вообще можно ожидать доверия от человека, который сейчас сам себе довериться не может, потому что его сознание рисует ему мясисто-кровавое картиночки под веками?

Я прикрываю глаза. Я вижу, как голая женщина засасывает в свою глотку руку, а после жидкая беловатая жидкость выплескивается из её глотки на пол. Она в крови и грязи. Она блюет.

Я слышу голос Анафемы:

— Что ты делал вчера вечером? Вспомни этот момент.

Эта девушка в моей голове засосывает свою руку в глотку так, что торчит только её запястье.

Анафема говорит:

— Вспомни вчерашний вечер. Ты никого не убивал и не смотрел на кровь. Представать это. Без крови.

Легко сказать, дорогуша. Не думай о том, что окружает большую часть своей жизни.

В моих брюках вибрирует телефон. Азирафель.

вчера мы были с Азирафелем.

Когда из глотки этой девушки вываливается кровавая жижа вместе со слизью и гноем, я прерывисто вспоминаю Азирафеля. Его профиль в свете ночного города и то, как он отпивал вино. Расслабленный и естественный.

Анафема будто видит это, поэтому говорит:

— Да, молодец. Думай только об этом.

Понятия не имею, с чего она взяла, что конкретно вчера вечером я не доставал никому кишки. Везение или она читает мои мысли, или вообще вела слежку — знать не знаю. Но под моими веками вспыхивают неясные цветные блики, пока я пытаюсь отдышаться.

Она держит меня за голову, пальцами прижимаясь где-то у челюсти. Слушает мой пульс, слушает моё дыхание, а я вижу, как картина того, как в глотку засовывают кухонный нож сменяется лицом Азирафеля. Вот он — теплый и живой. Вот он — настоящий и верный. Кажется, я даже могу ощутить его дыхание.

— Посмотри на меня, — просит Анафема, и когда я открываю глаза, на ней нет крови. Из её шеи не рвутся фонтаны артериальной крови, пачкая её платье и руки. Её рот не изуродован кривыми швами. Все её зубы на месте. Как и глаза — в количестве двух штук.

— Что ты мне дала? — мой голос хриплый, тихий, и я снова не узнаю его — на этот раз из-за ненастоящего спокойствия.

— Транквилизаторы и нейролептик. Первый, конечно, самый лояльный, что у меня был.

Я киваю, а она убирает от меня руки и смотрит куда-то сквозь меня. Некоторое время мы сидим молча. Меня сковывает слабость. На этот раз приятная, а не будто бы из меня выбили все дерьмо, кишки и кровь. Мое лицо расслабляется и дыхание выравнивается. Голоса в моей голове ничего не говорят, сердце не бьется о мою глотку и я больше не вижу нескончаемые вариации убийств, к которым я прибегал. Всё было бы куда менее страшно, если бы не знание, что то, что мелькало перед моими глазами случалось со мной в жизни. От моих рук.

Я сглатываю.

— Мне кажется, за день я выпил слишком много таблеток.

— Ты знаешь, я не даю тебе ничего, что может навредить тебе. А вот ты… что ты дал себе?

Я замялся. Меня настораживает то, что она уверена, что это был результат конкретно таблеток.

— Это просто анальгетик. Наркотический, да, но он в виде таблеток — значит, он менее мощный. Самые мощные работают внутривенно, ты знаешь.

Я мямлю на одном дыхании, смотря куда-то в сторону от Анафемы. Я рассматриваю картину. Непонятную яркую картину. Настолько яркую, что у меня начинают болеть глаза, и я скольжу своим взглядом вниз, пока не останавливаюсь на камине.

— Что происходит, Кроули? У тебя же нет шизофрении, чтобы ни с того, ни с чего появились галлюцинации!

Я молчу. Я не уверен, что ей в принципе нужны ответы, скорее всего она просто чересчур взволнована. А у меня ну, нет сил дискутировать. Таблетки только начинают действовать, и мое дыхание начинает стабилизироваться, и перед глазами ещё мелькают кривые кровавые изображение, но они неясные и мутные. Шепота я не слышу. Совсем.

— Даже несмотря на то, что его дозировка была лояльна, ты же понимаешь, что твоё сознание могло просто неправильно это переварить? Зачем ты… зачем ты вообще его пил? В тебя стреляли?

Она оглядывает меня на наличие ранений, но не находит ничего, кроме крови — да и то, не моей. Я заторможено качаю головой и с трудом поднимаю взгляд на неё. Мои пальцы ледяные по-прежнему, и я едва-едва начинаю приходить в себя, хотя соображаю по-прежнему смутно.

— В любом случае, наркотические используют для наркоза в хирургии, после них даже у совершенно здоровых людей бывают галлюцинации. Как ты вообще додумался садиться за руль в таком состоянии?!

Она всплескивает руками, а после как-то дергано и резко убирает волосы со своего лица. Она выдыхает и пытается успокоиться. Не то чтобы у неё это выходит хорошо, хотя мне на это сейчас всё равно. Я толком не воспринимаю информацию, и мое состояние действительно сейчас похоже на посленаркозное. У меня пару раз такое было, и это что-то вроде крепкого и сильного сна после которого ты по-прежнему чувствуешь себя уставшим. Так я себя сейчас ощущаю.

Какое же дерьмо, черт возьми.

Представляю, как бы разочаровалась моя сестра, узнав, что её братец первым делом впал в панику, словил острый болевой приступ, а потом катался по частному сектору на бешеной скорости, ловя галлюцинации и будучи уверенным, что он чуть ли не в пустыне.

ну и отстой.

Я непроизвольно морщусь.

— Ты расскажешь мне? Нет, стой, ладно. Сначала умойся, приведи себя в порядок. Ты выглядишь ужасно. Я сделаю тебе чай.

Я киваю. Когда она встает, она роняет что-то вроде «боже, Энтони» так отчаянно и устало, будто бы серьезно за меня волновалось. Может, так оно и есть. Понятию не имею, честно говоря. В конце концов, она мой лечащий врач, которому платят бешеные бабки. Плюсом то, что она работает не на совсем легальную организацию, и можно вообразить уровень её стресса.

Могу поспорить, что теперь она не уверена в поставленных диагнозах и пока она будет делать чай, она придумает сто аргументов за, и столько же против возможной шизофрении.

Честно говоря, я откровенно надеюсь на то, что она найдет сто один аргумент против. Потому что шизофрения это уже действительно что-то серьезное. Намного серьезнее моих панических атак или психосоматической мигрени. Это что-то намного, намного кошмарнее.

Меня продолжает медленно отпускать, когда я встаю. Она указывает мне в сторону ванны, и, когда она уходит на кухню, я цепляюсь за стену. Меня шатает, ноги не держат. Сил нет буквально. Не знаю, что конкретно на это повлияло, но после моего двойного приступа, даже такое состояние покажется подарком судьбы, честно говоря. Лучше я буду идти по стенке, чем рыдать от боли и ловить галлюцинации от каждого косого вздоха. А когда у тебя галлюцинации — то каждый выдох косой, я Вам гарантирую.