— Так ты что, я слышал, послал Юсуфа? Так ты передумал стрелять себе в голову?

На меня одновременно уставились Азирафель и Мирей. Повисла пауза. Во взгляде Мирей можно было разглядеть явное удивление и отвращение, я посмотрел на Лигура.

— Он пошутил.

— Я не пошутил, — сказал Лигур, пожал плечами и пошел к машине, в то время как Мирей и Азирафель все пялились на меня этими взглядами, один из которых заставлял ощущать себя мерзким недоумком, а другой — предателем.

Пауза. Я метался взглядом от Мирей к Азирафелю. Я сказал:

— Это не…

— В смысле, ты хотел умереть на полном серьезе? — спросил Азирафель, и его лицо вытянулось в искреннем недоумении, будто бы он до сих пор надеялся, что это окажется плохой шуткой.

— То есть ты хотел это сделать? Реально? Просто кинуть все это? — Мирей в каком-то истинном отвращении сморщилась, глядя на меня. Она сказала то же, что я слышал от Лигура.

— Слушайте, нет, там была такая ситуация, что…

— Ситуация, требующая твоего суицида?! — Азирафель едва на месте не подскочил, задыхаясь от возмущения. Он понял, что я хотел его оставить.

— Ну и мерзость. Я знала, что ты тот ещё ублюдок, но не думала о том, что ты…

— Слушай, Мирей, я не…

— Да, ты не. Недоумок, — сказал Азирафель, все ещё глядя на меня в истинном ужасе.

И я готов поклясться, это продолжалось вечность. Я пытался что-то сказать, но меня снова прерывали и говорили что-то либо укоряющее, либо унижающее меня. Они просто стояли по обе стороны от меня, пялились в меня своими глазами, которые заставляли меня снова желать своей смерти и говорили.

Но Мирей в один момент кто-то позвонил, и она сказал мне:

— Вас подвезти? Мне нужно в город.

Я кивнул и облегченно выдохнул, но я снова заметил взгляд Азирафеля, и он обещал мне, что это не все. Мозговой штурм ещё ожидал меня впереди. Я снова пожалел о том, что не умер. Мирей прошла вперед, чтобы сесть в машину, и мы только на несколько секунд помедлили с Азирафелем. Я спросил:

— Это сделал ты?

Азирафель поднял на меня взгляд. Его глаза уставшие. Глаза человека, который точно не убивал никого в последний месяц. Думая об этом, я снова боюсь сосчитать все разы, когда я слышал не его голос, видел не его взгляд. Когда я был не с ним, и просто не думал об этом.

— Мое последнее воспоминание — то, как тебя ударили прикладом автомата. А потом я уже стою позади этого.

Я моргнул.

Так чертовски много моментов, когда это был не Азирафель.

Мы пошли в машину. Я сел на переднее и посмотрел на Азирафеля в зеркало заднего вида. Мирей с кем-то что-то обсуждала и завела машину, разворачиваясь. Я только посмотрел на валяющиеся позади нас трупы и разбитый фургон. Целая трагедия случилась здесь не так давно, и мы просто уезжаем. Это все время так работало в моей жизни. Это все время происходило.

Извечное покидание мест трагедии с таким чувством, будто бы ничего не было.

Давно увековеченное правило. Смерть одного — это смерть, сотни — статистика.

Любое событие имеет вес только в своей индивидуальности, а когда это расползается на сотни — теряется всякий интерес и шарм. Мы просто уезжаем. Мы просто психопаты.

А я снова смотрю на Азирафеля через зеркало. Он смотрел в окно с самым непричастным видом, будто бы он вообще не при делах. Потому что это правда. Он не при делах.

Слишком много моментов, когда был не он. А я просто не знал. Думал, что Азирафель просто мастерски умеет скрывать за своей маской уставшего и доброго офицера полиции это. Человека, который умеете много интересного делать руками. Он ничего не скрывал. Оно просто жило своей жизнью.

Я все перебирал все моменты, когда восхищался тем, как Азирафель мог прятать то, что разворачивалось перед моими глазами, и я понимал, что это просто был не он. Вся это жесткость, ненависть, оружие — это никогда не было об Азирафеле. Он никогда не притворялся.

Азирафель тот, кто есть.

Я отвернутся к окну, когда Мирей сказала:

— Звонил Люци.

— Фу, не называй его так, — я поморщился, ударившись лбом о стекло, и он тут же заболел.

— Он тоже бесится, — она усмехнулась. — Он сказал, чтобы я привезла тебя ему. Зачем, не знаю.

Я не ответил. Мне снова стало не по себе, но больше от того, что он стал относиться ко мне по-человечки. В смысле, он говорил, что всегда это делал, но сейчас это будто бы было более явно. Слишком ярко, чтобы не заметить. Чтобы делать вид, что не замечаешь.

Это просто неправильно. Каждый раз, когда он смотрит на меня так, будто волнуется — это все так или иначе все равно отдает пиздежом. Никто в этой игре не честен.

Кое-что я понял. Пока мы ехали в Лондон по этой тьме, я понял, что никто никогда не был честен. И я в том числе. Как мне верить в чью-то искренность, когда её просто нет? Как мне вообще теперь верить, если этот механизм к жизни оказался всего лишь плевком в в лицо?

Я пришел к новому выводу. Наше стремление к жизни порождено нашими же иллюзиями. Чтобы потом мы разочаровались. Вот вам то, как работает круговорот нашей жизни. Как что-то очень барахлящее и неправильное.

С детства мечтать о квартире с видом на главную улицу в Лос-Анджелесе, а в тридцать убеждать себя, что двухкомнатная квартира, скучная работа и забитый график со средней заработной платой — это якобы то, что ты хотел. Убеждать себя, что навязанная самим собой зона комфорта — это твой выбор. Мы ничего не выбираем. Живя, мы просто разочаровываемся, чтобы в конце концов умереть. Мы убедили себя, что наше разочарование и есть наша зона комфорта.

Мы просто верим в то, чего нет.

тебе нравится то, чего нет.

Вся жизнь на лжи, отсутствии и иллюзиях.

Я задремал.

Я очнулся, когда уже рассвело, и то, что меня разбудило, было музыкой из придорожной кафешки у заправки. Я потер глаза и понял, что мы уже, в общем-то, в городе. Осталось совсем немного, и меня — сонного и побитого — кинут к Боссу в логово. А потом… потом мне снова надо работать. Я уже не думал об этом с усталостью. Ничего по-прежнему не было. Это взбучка только заставила меня ощущать себя намного более выпотрошенным, чем до этого. Вплоть до того, что я все-таки смог вырубиться и немного подремать.

Мирей рядом не было. Я заметил, что она с кем-то говорила на заправке, какой-то мужчина. Могу поспорить, что сейчас появится кто-нибудь ещё и набьет ему морду.

Посмотрев через плечо, я встретился взглядом с Азирафелем. Он будто все это время пялился на меня, хотя, скорее всего, он просто заметил, что я проснулся.

— Как себя чувствуешь? Выглядишь побитым, — сказал Азирафель, все глядя на меня, и я никак не мог прочитать его взгляд. Он тоже был уставшим, вымученным, но почему-то он показался мне счастливым.

— Нормально. Чувствую, как болит спина и бедра с локтями, так что, скорее всего, придется посидеть над этим. А может и не придется, — я пожал плечами. — Ты вообще его не контролируешь?

— Не знаю. Вряд ли. Обычно он появляется от стрессовых ситуаций, от сильной тревожности, да и вообще — сильных чувств. Он эффект моего ПТСР, и он реагирует на это каждый божий раз. Это же просто психологический защитный барьер, — Азирафель звучал так, будто бы он пытался убедить себя, что все хорошо. Может, он в это и верил. Будто бы все было хорошо.