Мы уже давно опытным путем убедились, что это лучшее обезболивающее во всех планах.

Я стараюсь не думать обо всем этом, когда мы садимся в машину.

Не было смысла волноваться, потому что прошло достаточно времени в безопасности для Азирафеля, чтобы думать о том, что они могли бы его убить. Не сделали этого раньше — с чего бы им срываться сейчас?

С самого начала я даже не придавал этому большого значения просто потому, что считал это идиотизмом. Кажется, волнение обострилось вслед за обострением моей тревожности после употребления антидепрессантов. Не самый приятный момент моей автобиографии, так что я просто предпочту об этом не вспоминать.

И я действительно хочу скинуть мое волнение об Азирафеле на всего-то тараканов в моей голове. Она вечно что-то надумывает — так, чтобы не скучать.

В конце концов, Азирафель фантастический коп, и совершить на него успешное покушение не так и легко. Он может показаться вам добрым и наивным, но в живот вам упрется не его просьбы положить оружие, а дуло пистолета. Иногда мне кажется, что он разбирается в оружие лучше меня.

Когда-то мы с ним собирали винтовку, и он сделал это быстрее меня. Не то чтобы это было обидно, в конце концов, это его профессиональное качество, но, черт, в некоторых вещах он намного, намного лучше меня.

Я обожаю его, но во мне не звучит и капли лести, когда я говорю о том, что он хорошо бы сработался в нашей сфере.

Спустя такое время, спустя столько лет нашего знакомства. Спустя время, когда я знаю о том, как он работает и что он знает, что умеет и как к этому пришел, я слышу в нем отголоски неслыханнейшей сволочи. И поэтому он чудесным образом мне подошел. Не как костюм от Armani на две пуговицы, а как часть одного целого. Будто бы…

я звучу так, будто бы верю в сказки о соулмейтах.

Нет, блять, не верю, меня просто поражает Азирафель до неясных всхлипов в моей голове.

Одно время мне приходилось быть двойным агентом, смотря на Азирафеля, мне кажется, что с этим он бы тоже справился куда лучше меня.

Но это не совсем то, что я хотел бы произносить вслух.

Пока мы едем, Азирафель продолжает рассуждать по поводу этой череды убийств. Мне приходится его слушать, хотя я не хочу слушать конкретно об этом. Я действительно одно время слишком много об этом думал.

Он говорит про то, что можно поискать отпечатки. Говорит о том, что ему вряд ли дадут доступ к недавнему убийству. На выдохе он признает разумность моей идеи о том, чтобы найти себе новую девушку. Мои мышцы на руках напрягаются. Он добавляет:

— Но позже.

Я молча киваю и он поворачивается к окну. Я смотрю на него краем глаза. Потом на время. 22.45.

Не знаю, чем я заслужил то, что Азирафель готов жертвовать ради меня своим сном, но я рад этому. Мне действительно нужен отдых после всего. Меньше всего я хотел бы сейчас ложиться спать, зная о том, что конкретно мне приснится.

Я всё чаще стал задумываться о том, что присутствие Азирафеля действительно выталкивает из меня все это. Но не то чтобы это действительно работало на то, что одним днем вместо больного психически человека проснется что-то адекватное. Нет, конечно же нет — это просто что-то вроде уравновешивания.

Я бы не смог сорваться сейчас ради того, чтобы кого-то убить или обдолбаться качественной наркотой.

Смог бы я сорваться с какого-нибудь неплохого задания ради Азирафеля? Я до сих пор не знаю. Я честен, поэтому я говорю о том, что не знаю. Понятия не имею.

Это две разные личности. Два разных человека. Это альтер-эго. Тот момент, когда я запихиваю кому-нибудь в глотку ствол пистолета, тот момент, когда я становлюсь ботинком на чье-то лицо — это альтер-эго, это личность, живущая вне правил. И оно не влюблено в Азирафеля. И оно не влюблено ни в кого. Ему ничего не надо и ничего не хочется. Оно независимое, оно дикое, оно как сквозная рваная рана — истекающее кровью, ненавистью и болью. И я не знаю, смогу ли я променять две части этих действий на другое.

Мы молчим. Играет Queen, и я знаю, что Азирафель не вслушивается в слова. Он никогда не вслушивается в музыку, которая играет в машине. Когда-нибудь он услышит.

Голос Фредди поет мне:

«Сломаю тебе хребет,

Если не подпишешь”, - говорит он».

Я поворачиваю направо и проезжаю на красный.

«Синхронизируй свой разум и смотри,

Как в нем восстает зверь».

Я сжимаю руки на руле ещё сильнее, и вижу то, как на меня смотрит Азирафель. Он ненавидит, когда я нарушаю правила дорожного движения, но иначе слишком скучно, и я не могу просто быть добросовестным водителем. Это слишком скучно.

— Ко мне?

Он спрашивает это просто для того, чтобы убедиться, что я тоже останусь с ним, потому что он и так понимает, что та дорога, которой я еду, направлена к нему домой.

Я говорю, переключая песню:

— Конечно.

Голос Фредди поет нам:

«Позови меня, если тебе нужна моя любовь».

Говорю:

— Пошли Гавриила нахер, если он возмутится твоим опозданием.

Я переглядываюсь с Азирафелем под песню Queen, и он смотрит на меня исподлобья. Он не вслушивается в слова песни, и он не замечает, что я каждый раз включаю то, что подходит под мое настроение. Он не знает, что каждая фраза Фредди Меркьюри под невероятный инструментал — то, что рвется из моей глотки к нему. Конечно же, он не знает. Потому что он был уверен, что я бредил в тот момент, когда я признавался ему в любви.

Мне кажется, что я брежу сейчас. Потому что я занимаюсь этим.

— Кроули, у нас автоматическая система пропусков, на меня сразу падает выговор и штраф. Это не работает так, как у вас.

— Ну да, — я усмехаюсь, слабо разжимая руки на руле, — у нас за неявку сразу убивают, — я вижу, как Азирафель удивленно вскидывает брови и, кажется, верит мне на слово, поэтому я говорю: — Шутка. Но у нас довольно жестокие меры наказания.

— Например?

Мои губы дергаются в попытке улыбнуться, но я невольно напрягаюсь. Мне не жаль никого из нашего штаба, но о таком не хочется говорить как о чем-то смешном. Это просто неуважение. А я был воспитан отлично. Не то чтобы мои навыки в этом могли потеряться.

— Одного облили кислотой. Другого оставили без средств на существование. У третьего убили жену. У четвертого, — мой голос содрогается, — дочь. А она не была виновата ни в чем. Она не была, блять, виновата в том, что её папаша облажался. Никто, блять, не был виноват.

Раздается мерзкий противный скрип от резкого торможения резины по асфальту. Я останавливаюсь, кажется, в десяти сантиметрах от бампера БМВ перед нами.

ЛАДНО, ЛАДНО, МАТЬ ВАШУ.

Я вам соврал, когда говорил, что в работе я нихрена не чувствую — даже своей любви к Азирафелю.

Азирафель смотрит на меня напряженно и взволновало. На моих руках напрягаются вены, когда я сжимаю руль так, что руки едва-едва соскальзывают с чуть влажной из-за вспотевших ладоней кожи руля.