На Босса, на себя, на свое состояние психики, на свои кошмары, которые преследуют меня уже вторые сутки.

Он отдергивает свою руку и оглядывает меня. Мы молчим с несколько секунд, просто смотря друг на друга.

Я говорю:

— Что?

Говорю:

— Что тебе опять не нравится?! Что я, блять, вас не взял на разгадывание головоломок?! Что, тоже хотелось?! Скучно вам было размахивать железками, вам надо было…

— Кроули, успокойся.

Меня прерывает Лигур, и когда я затыкаюсь, моё дыхание снова сбитое. Раздражение по мне ходит электрическими зарядами, и мое сердце бьется в глотке. Перед глазами будто пробегает фотовспышки — свет и тьма сменяют друг друга за секунды. Мимо нас проходят сотрудники, которые косятся на нас. На меня. Злого, бешеного, сумасшедшего.

Если я расскажу об этом своему психотерапевту, он скажет, что виной повышенной раздражительности стало низкое качество сна. Принятие алкоголя с таблетками. Отсутствие нормальной еды. И это окажется, скорее всего, правдой. Мне хватает любой мелочи, чтобы завестись с полуоборота.

— Я хотел поблагодарить тебя, что ты доделал то, что мы не обнаружили сразу, потому что босс бы не обрадовался, если мы бы пришли с пустыми руками.

Хастур звучит сухо и жестко. Мои плечи по-прежнему напряжены, а дыхание только-только приходит в норму.

Он говорит:

— И я хотел сказать, что если мы сможем как-нибудь тебе за это отплатить, то дай нам знать.

В любой другой момент я был бы поражен поведению Хастура. Он никогда не признает мою работу. Буквально. Никогда. Поэтому я бы смог удивиться и даже чуть смягчиться к нему. Возможно, им дали выговор, пока меня не было, или что-то типа того — не знаю.

Я смог бы отнестись к этому положительно, но я лишь качаю головой.

Я говорю:

— Не стоит. Всё нормально.

Я не успеваю повернуться, чтобы уйти к лифту, как Лигур кидает мне в спину:

— О тебе спрашивала Вельзевул!

Я застываю. Я прикрываю глаза. Я смотрю на время.

09.23.

Один пропущенный вызов: Азирафель.

Я выдыхаю. Я считаю до десяти. Мои плечи опускаются, и давление в висках кажется мне настолько высоким, что я уверен будто бы с секунды на секунду моя голова взорвется. Я сдержанно киваю.

Я набираю её номер, чтобы спросить о её местонахождении. Когда я прохожу мимо Лигура с Хастуром, я могу ощутить их взгляд на моей спине — не одобряющий и едва непонимающий. Возможно, они хотят спросить, всё ли у меня в порядке, но они и так знают, что нет, блять, не в порядке.

На самом деле любого высококвалифицированного специалиста выбесил бы тот факт, что его дергают «ну просто так, чтобы ты не скучал». Прибавьте к этому специалисту бессонницу, кошмары, бредовое состояние, высокую раздражительность и сами можете представить, что выйдет.

Так что нет, нихрена не в порядке.

Я в гребаной ярости, и сейчас я бы с удовольствием выполнил бы за кого-нибудь грязную работенку, достав несчастной жертве кишки через глотку. Буквально. Я бы смог это сделать просто потому, что мне хочется.

Вельзевул говорит, что как раз собиралась уезжать, но может подождать меня на стоянке. Когда я возвращаюсь к лифту, ребят уже нет. Я еду вниз вместе с молодой работницей. У неё огромные синяки под глазами, которые она тщетно пыталась замазать косметикой. На ней едва помятая рубашка. Когда мы встречаемся с ней взглядами, в них читается только «как же я заебалась».

Мне хочется хлопнуть её по плечу и сказать, что я её понимаю. Вместо этого я смотрю, как она выходит на третьем этаже, а я еду до стоянки в подземке.

Вельзевул стоит прислонившись к своей машине, держа под мышкой тонкую папку, что-то делая в телефоне. Она не слышит, как я к ней подхожу, и приходит в себя только когда я говорю:

— Надеюсь, ты не собираешься меня попросить хакернуть сайт каких-то любителей детективчиков, которые якобы что-то про нас нарыли.

Она закатывает глаза. Она говорит:

— Блять, Кроули, это был один гребаный раз, и это было десять, блять, лет назад, и это были не любители.

— Да, это было херня.

Мой голос звучит низко и раздраженно. Она не реагирует. Блокирует телефон и поднимает взгляд на меня. Говорит:

— Я тут кое-что получила. Оно должно быть тебе интересно, — она берет папку, открывая её. Краем глаза я вижу несколько документов и цветных фотографий, сделанных на цифру. Кто-то печатает фотографии до сих пор? Удивительно. — Нам их прислали, потому что думали, что это наших рук дело. Ребята были удивлены, что мы трогаем, во-первых, людей, с которых ничего нельзя получить, а во-вторых, людей, которые были связаны с нашими работниками. Причем с такими работниками, как ты.

Я веду бровью. Она звучит так, будто действительно считает что-то подозрительным, а ей несвойственно звучать так, когда она знает, что все это какая-то херня, которая не стоит и минуты нашего времени. Она уже выучилась определять, где какая степень серьезности — не зря она заведует всей нашей «убойной» силой. Она сильная женщина. Хотя я уже не считаю, что к нам вообще преминем «пол». Мы бесполые машины. Ничего более.

Она выдыхает, когда перекладывает фотографии. Она говорит:

— Вообще-то, это не касается нас, но я знаю, что это касается тебя, так что стоит тебя предупредить.

Она качает головой, захлопывает папку и протягивает мне.

Мои плечи не напрягаются, но я ощущаю, как внутри туго затягивается какой-то узел, потому что ну, если Вельзевул делает что-то для меня — возможно, это действительно что-то стоящее.

А ещё Вельзевул просто меня не бесит, несмотря на то, что она не разделяет этого чувства в плане меня.

Я открываю папку.

С фотографий на меня смотрит распотрошенный труп моей бывшей девушки. Мы расстались буквально неделю назад.

Я поджимаю губы. Я не любил её, но нет, она не достойна смерти. Она была очень доброй, действительно доброй, и иногда мне кажется, что она по-настоящему меня любила, поэтому я хотел бы ей желать всего самого лучшего.

Но сейчас она смотрит на меня своими мертвыми глазами с глянцевой фотографии. Я проглядываю остальные — фото с места преступления.

— Это двадцать третья, Кроули. Двадцать третья.

— Двадцать пятая, если считая мою бывшую жену и родителей. Если мы говорим о тех, о ком можно подумать, что я ими дорожил.

Я захлопываю папку и отпускаю руки, сжимая её так, что прикрываю ею часть своего живота. Мои плечи напрягаются и я ощущаю, как сердце ухается в груди так, что его шум, наверное, скоро будет отдаваться эхом в этой парковке. Перед глазами мелькает размозженный череп моего отца.

— Что ты думаешь насчет этого?

Я качаю головой.

Что я думаю?

Нихрена я, блять, не думаю.

Я думаю, что это дерьмо, а я и так устал, и мне не хочется об этом думать, потому что, на самом деле, это то, о чем мне постоянно приходилось париться ещё после убийства моей матери с отцом. Потому что мне приходилось бояться за Азирафеля. Что они когда-нибудь догадаются о том, что никакая девушка не имела для меня такой ценности, как он. Но, возможно, они кретины. Мастерские маньяки и убийцы, но кретины. Не думал, что такое может сочетаться.