– Нет, что ты! – от такого заявления я тут же спустился с небес на землю. – а ты не забеременеешь?

– Спокойно, Маша, я – Дубровский, – невозмутимость Марины начала настораживать. – спиралька.

– А–а–а. – многозначно протянул я

Маринина рука сползла с моей щеки и стала медленно тыкать меня в мои тонкие губы. Эта монотонность дала мне погрузиться в глубокие размышления о том, как здорово было бы абстрагироваться от всего мира: только ты и женщина. И нет ничего вокруг, ни душных офисов, ни универов, ни однокурсников, ни тупорылых преподов незнающих ничего, кроме своих дисциплин. Ты начинаешь осознавать, что это какой–то бред: какие–то вещи, машины, дорогие телефоны… Зачем это всё? Зачем вся эта жизнь вокруг, если здесь в постели Вас только двое, только ты и Богиня. Вам не нужна даже одежда. Зачем возвращаться в мир, где ради двадцатисекундного удовольствия надо быть рабом всего, что тебя окружает? А может это просто сон? Мы спим, а нам снится вся эта рутина: Танталовы муки в награду за Сизифов труд. А когда мы просыпаемся, то у каждого из нас в постели свои идеал. И усладившись, нам приходится снова падать в этот жестокий мир, где шутник Морфей превращает нас в ничтожества. И от того насколько ты успешен во сне, зависит как часто ты будешь один на один с совершенством. Походу я хакер. Я взломал эту сумасшедшую реальность, и теперь мы вместе, только я и Марина.

– О чём ты так задумался? – длинные пальчики Марины заплясали по моей груди пробуждая во мне новое желание.

– О тщетности бытия, – с физиономией сытого мартовского кота ответил я.

– Как тебе вообще после такого удаётся думать? – она рассмеялась и зарывшись носом в подушку звучно выдохнула.

– Мысли сами собой приходят.

– Это потому, что ты – студент! Ты слишком много думаешь и мало делаешь.

– И что же ты предлагаешь мне?

– Тебе? Ничего! Ты прекрасен именно такой какой ты есть.

Ха! Наглая ложь! Но как же я хочу в неё верить… Я молча встал и подошёл к зеркалу в коридоре. Кудрявая копна тёмно-русых волос торчала из верхушки длинного лица с плоскими скулами, маленьким веснушчатым носом, тонкими губами и подбородка с уродливой ямочкой, из-за которого он напоминал мужскую мошонку. Слева и справа торчали ухи-лопухи. Вся эта «тыква» сидела на длиннющей и тонкой шее усыпанной россыпью прыщей и того, что от них осталось после выдавливания. Тощее туловище типичного узника концлагеря украшали шесть кубиков пресса и дюжина сиротливых волосков. Из покатых плеч торчали дистрофичные руки и ладони с кривыми пальцами, а из тазовой кости вниз уходили колесообразные ноги. А ещё у меня плоскостопие… Ни один здравомыслящий человек будь он девушка или мужчина, никогда в жизни не сознается в симпатии ко мне. Весь мой облик был насмешищем над понятием прекрасного. Природа как бы создала меня в назидание другим – дабы они не роптали на свою внешность.

Сзади бесшумно подкралась Марина, она обняла меня, уронив свою голову мне на плечо. Она внимательно всматривалась в отражение моих грустных серых глаз в зеркале.

– Твоя красота не здесь, – Марина мотнула головой в сторону зеркала и запустила свои стройные пальцы в мою шевелюру. – она здесь.

Безнадёжно ухмыльнувшись, я дал понять, что это именно то утешение, которого я заслуживаю. Не знаю, успела ли моя мысль дойти до её сознания, но следом другая рука Марины скользнула по моей груди вниз к животу. Затем она плавно скользнула по паху и оказалась там, куда Макар телят гонять никогда не будет.

– И конечно же здесь, – она мягко улыбнулась, и я почувствовал, как её чуть влажное от духоты, стоявшей в квартире, тело мягко прилипает к моей спине.

Марина, закатив глаза, с томным дыханием уткнулась носом в мою шею, а затем влажными губами принялась меня целовать. Разум помутнел, и я понял, что теперь моим телом управляет не серое вещество в голове, а нечто другое – оно как бы на автопилоте направлялось туда, где рождается первосортное удовлетворение. Оно слепо следовало лишь указаниям одного компаса, который наполнившись новыми силами и энергией торчал пониже пупка и указывал строго в направлении Марины. Рухнув на кровать, она, обняв меня за плечи увлекла за собой. Обхватив меня крепкими жилистыми ногами, она так плотно прижала меня к себе, что я ощутил, как сильно пульсирует желание внутри неё. Тая в её объятьях, возвратно–поступательными движениями я медленно, но весьма амплитудно выводил её на околоземную орбиту. Как только первая космическая была достигнута, я перестал извиваться ужом над её жилистым телом, вывел свой торс на глиссаду и значительно ускорился. Главное было не терять хватку: изо всех сил приводя в движение своё бренное тело, я пытался как можно сильнее расшевелить мягкую и инертную от предэкстазного состояния Марину. Я был готов размякнуть и развалиться на части остановившись на достигнутом, но внезапно меня подтянули к себе мощные икры Марины, затем, не покидая её, я очутился спиной на простыне, а она, вцепившись ладонями в свою голову, продолжала и продолжала.

Кажется, я потерял сознание, а когда дух вернулся на свои места, Марина лежала на мне томно и громко хвастаясь своей отдышкой. Убедившись, что больше ничего не случится со мной я провалился в сон.

Проснулся я часа через два, в комнате было безумно жарко, а вдобавок этим летом в столицу припёрлась африканская жара. Простыня и одеяло насквозь промокли от выливавшегося вёдрами с меня пота. Марины не было в комнате, но я слышал, как кто–то шуршит столовыми приборами на кухне. Подтянув к себе валявшиеся на полу джинсы, я нашарил в кармане свой мобильник. Перед тем как предаться сладострастным утехам один на один с Мариной, я поставил свой телефон на авиарежим, дабы никто нас не побеспокоил, а теперь, когда маленький гаджет подсоединился к сотовой сети – на него обрушился вал сообщений: около пятидесяти пропущенных от мамы и друзей вкупе с обещаниями, что если со мной всё хорошо, то убьют меня, как только я объявлюсь. Перед тем, как покинуть родные пенаты я сказал, чтобы до утра меня не ждали, ибо иду с девушкой на всю ночь кататься на роликах. Один нюанс я упустил – на дворе был уже вечер того дня, когда я должен был вернуться. Набрав номер матери, я прислонил телефон к уху.

– Алло.

– Ты с ума сошёл?

– Мам, прости, я…

– Где ты?

– Я дома у девушки.

– А сразу не мог так сказать? Я себе места не нахожу, уже всем твоим друзьям телефоны оборвала! Даже и не знаю, что думать! Под какой ты лавкой ночевал?

– Я ночевал у девушки.

– Не рано тебе у девушек ночевать–то? – задорный голос матери успокоил меня. – чем занимаетесь?

– В шахматы играем, – с сарказмом выпалил я.

– Играйте, – ответила мама и по её тону я понял, что она уже спокойна. – когда вернёшься?

– Утром, наверное.

– Ладно, доброй ночи, шахматист.

– Сладких снов, мамуля.

Благо из моих друзей никто даже понятия не имел, где я и чем занимаюсь. Хотя один мог догадаться… Но это совершенно неважно, главное мама спокойна. Надев джинсы на голое тело, я поковылял на кухню. На столе стояла разогретая тарелка с куриной грудкой, над которой ещё в обед трудилась Марина.

– Приятного аппетита, – не отрываясь от трапезы пожелала Марина. – всё хорошо?

– Более чем, – таинственная улыбка, внезапно появившаяся на моём лице, заверила мои слова.

Вообще, я не очень люблю вести беседы во время еды. Уж так вышло, что не Гай Юлий Цезарь и одновременно с несколькими делами управляться виртуозно у меня не выходит. Поэтому я либо аккуратно и культурно ем, либо могу поделиться куском пережёванной курицы, вылетевшим из моего рта со своим собеседником. Но не была бы женщина женщиной, если бы её не тянуло на беседы.

– Мама, наверное, сильно переживает?

– Уже нет, – во избежание тяжких последствий я отложил приборы. – она быстро успокоилась, когда я ей набрал.

– А до этого?

– Ну понакручивала себя немного, наверное.

– Как это? Она же места себе не находила!