— Лучше заткнись, — вновь наполняя бокал, командую не оборачиваясь. Долго пытаюсь выровнять дыхание, желая, чтобы сердце перестало бешено выстукивать в груди. Слышу, как бежит кровь по моим жилам, отдавая шумом в ушах. Минута, две, пять. Сколько мне нужно времени, чтобы окончательно прийти в себя?

- Чего тебе не хватает? — так и не развернувшись в её сторону, спрашиваю уже тише, кажется, окончательно взяв себя в руки.

— Что? — удивляется. Мне не нужно смотреть на нее, чтобы это понять.

— Я спрашиваю, чего тебе не хватает?

— Не понимаю…

— Не понимаешь? — стремительно преодолевая разделяющие нас метры, нависаю над ней и опускаю свои ладони по обе стороны от ее бедер. — Денег? Внимания? Заботы? Скажи! Я всю голову сломал, пытаясь понять, чего еще ты от меня ждешь! Четыре года! Четыре года, я как какой-то юнец потакаю твоим капризам, исполняю твои желания. Ничего не прося взамен. Нет любви?! К черту, я готов мириться и с этим! Не хочешь светиться в прессе? Пожалуйста! Мне не привыкать эпатировать публику и плевать, что обо мне думают люди, когда я раз за разом прихожу один на эти чертовы светские сборища! Может, луну тебе с неба достать, чтобы ты перестала вспоминать своего бывшего?

Она, кажется, не дышит, слушая мою тираду. А в моей голове вертеться слишком много вопросов, озвучить которые мне не хватает сил. Я опустошён. Чаша терпения переполнена и сейчас разливается по моему нутро колючим холодом.

— Хочешь к нему? — вновь хватая за рукав, поднимаю ее тело с дивана. — Отвечай?

— Сережа! — замечаю, как соленные капли стремительно стекают по ее щекам, пропадая где-то под воротом блузки. — Перестань!

— К черту! Давай, катись к нему, пока тебя не опередила очередная предприимчивая художница! Давай! — не обращая внимания на ее слабые попытки оказать сопротивление, тащу ее по коридору. — Давай! А я уже сыт по горло! Живи, как знаешь! Видимо, ты получаешь больное удовольствие, позволяя ему вытирать об себя ноги! Только не думай, что я стану ждать, пока он вдоволь наестся семейной жизни!

Я выставляю ее за порог и пинаю напольную вазу, подаренную моей матерью. Смотрю, как керамика рассыпается на сотни осколков, разлетаясь по паркету, и провожу рукой по лбу, удивляясь, до чего докатился. Скорее на автомате, переворачиваю вешалку для верхней одежды, и быстро возвращаюсь в гостиную, опустошая бокал до дна. Мне ее не понять. Не понять женщину, так упорно пытающуюся меня убедить в своем безразличии к бывшему мужу, при этом с такой легкостью, назначающую ему свидания. Для чего тогда эти слезы, попытки установить мир в наших отношениях, если в итоге в мое отсутствие они мило обедают в кафе напротив?

— Семен переночует у моей мамы, — она вздрагивает от моего столь внезапного появления, а я устраиваюсь рядом, неуютно ежась на мартовском ветру.

— Хорошо.

— Да, уж… — и вновь замолкаю, погружаясь в свои размышления. Ревность слишком разрушительное чувство. Впрочем, как и женское упрямство, непонятно чем продиктованное…

— Устал я, Марусь. Пора нам с тобой закруглятся, — прикуривая сигарету, тихо сообщаю жене и, сам содрогаясь от своих слов. — Не могу больше. Эти полгода вытянули из меня все соки.

— Сереж, — она касается моей прохладной ладони и устраивает щеку на моем плече. — Я с ним не спала…

— Я знаю. Только это мало что меняет. Я никогда не сомневался в твоей верности. Я знаю, что тут, — касаюсь указательным пальцем ее лба и заглядываю в глаза, — есть я. Ты обо мне помнишь, думаешь, анализируешь мои поступки. Но мне этого мало. Мало одной благодарности, мало лишь уважения, привязанности… Как ты там говорила? Я твоя награда? Бред это все. Я скорее твое наказание, потому что, видит Бог, я из последних сил держусь, чтобы не прибить твоего Андрея к чертям собачьим. И я бы, пожалуй, сумел. Даже рука бы не дрогнула. Но я знаю, что ты никогда меня не простишь, если я трону его хоть пальцем. Когда-нибудь я задушу тебя своей ревностью.

— Он отец моего сына…

— Он человек, которого ты любила. И что-то подсказывает мне, что ты до сих пор не смогла его отпустить, — все больше веря в ее привязанность к прошлому, горько подвожу итог.

— Неправда!

— Разве? Во что превратился наш брак с момента его появления? Пора бы тебе разобраться в себе, потому что мне потребовалось куда меньше времени, чтобы понять, чего я от тебя хочу.

— И чего же?

Я усмехаюсь, задерживаясь взглядом на верхушках деревьев, высаженных вдоль забора, после чего перевожу свой взгляд на нее.

— Думаешь, сейчас самое время говорить тебе о любви? Ты и сама все знаешь, я привык доказывать действиями, а не кричать на каждом углу, какая умопомрачительная женщина мне досталась. В отличие от тебя… Такие, как ты о подобном молчать не умеют. А ты так ни разу мне и не сказала… — лишь облачив в слова свои переживания, понимаю, насколько абсурдно они звучат. Не я ли отрицал существование этого чувства? Не я ли высмеивал ее романтические порывы? И да, я только сейчас понял, насколько сильно желаю того, в чем и сам отказывал ей на протяжении четырех лет — хочу хотя бы раз услышать от нее слова, что она с такой легкость когда-то дарила другому, ничуть не стесняясь своих признаний и наверняка краснеющих при этом щек.

— Я…

— Что, к слову не пришлось? — улыбаюсь, откидывая в сторону окурок. — Я пошел спать.

Я встаю и преодолеваю несколько ступеней, чтобы у самой двери кинуть ей напоследок:

— Дом не закрываю… Так что, выбор за тобой.

Я медленно бреду в дом, устраиваюсь в своем кресле и напряженно слежу за стрелками настенных часов. Спустя полбутылки терпкого коньяка, я проваливаюсь в сон, устав гадать, о чем мне должен был поведать звук выезжающего со двора автомобиля…

Я еду медленно, то и дело задумываясь на светофоре о том бедламе, что сама учинила в своих отношениях с мужем, чем вынуждаю стоящих позади водителей жать на кнопку клаксона. Я не вернусь сегодня домой. Ни после этой вспышки ярости, разгромленной мебели и читаемого в его взгляде недоверия.

— Вот так сюрприз, — ядовито и слишком предсказуемо, Светлана Викторовна обдает меня своим арктическим холодом. — Вспомнила про свои материнские обязанности?

— Где дети? — игнорирую вопрос, и слегка отодвинув ее в сторону, заглядываю в комнату. — Сема, собери Софийкины вещи. И одевайся.

— Ладно. Все нормально? — спрашивает слишком по-взрослому, но я лишь киваю, переводя взгляд на свекровь.

— Спасибо за вашу отзывчивость, но наши планы немного изменились.

— Где Сережа?

— Дома, — отрезаю я, полоснув ее скучающим взглядом. Ее ехидство меня утомляет.

— Так, вы домой? — сложив руки на груди, спрашивает, нервно теребя кулон на своей шее.

— Что за допрос? — изрядно устав от чрезмерного внимания со стороны близких и их вопрошающих взглядов, я резко разворачиваюсь к женщине, цепляясь глазами за огромную брошь на ее блузке.

— Поругались, — подводит итог, и я жду, когда же она торжественно улыбнется, но заметив, что Светлана Викторовна так и стоит истуканом, даже не поведя бровью, бросаю:

— Разве вы не об этом мечтали? Самое время для победного танца.

Дети высовывают головы из гостиной и с интересом поглядывают на нас: Семка хмурит свой лоб, а София смеется, пряча улыбку за маленьким кулачком.

— На выход, — киваю и устраиваюсь на пуфике, больше не поворачиваясь к Титовой.

Я молча обуваю дочь, завязываю шарфик на ее шеи и, натянув ей на голову вязаную шапку, поднимаю на руки, то и дело уклоняясь от тянущихся к моим серьгам ручонок.

— Спокойной ночи, — пропустив Семена вперед, бросаю свекрови, переступая порог квартиры. Мне не дано увидеть тревоги, поселившейся на дне ее глаз, и никогда не узнать, что эта неугомонная старушка весь вечер будет мерить шагами спальню, гадая, какая кошка пробежала между ее единственным чадом и его невзрачной женой. Все-таки жизнь слишком сложная штука — мы долго о чем-то мечтает, а стоя в нескольких шагах от исполнения самой смелой фантазии, с ужасом замираем, только в этот момент задумываясь о последствиях.