За рекой вдали виднелся только торгово-развлекательный комплекс «Мегаполис». Глядя на него, думалось о детстве, одна за другой начали мелькать в голове картинки из прошлого. Когда-то Смирнов еще ребенком бывал там, ходил в кино, ел мороженое. Левее от комплекса, если ему не изменяла память, находился Сад камней, а за ним – краеведческий музей. Позади красовалась гостиница «Малахит» – девять уцелевших этажей из шестнадцати. Смирнову отчего-то вспомнилось тепло маминой ладони, на миг он почувствовал запах ее духов. «Как странно, – вертелось в голове оперативника. – Такие мелочи помню, а лицо мамы – никак…»

– Надо бежать! – прохрипел Алексей и встал на ноги.

– Да, командир, – согласился Василий. – Нечего рассиживаться.

Миновав обрушенный мост, они направились дальше по улице Братьев Кашириных вдоль реки.

Темнело быстро. Сумрак накрывал город, и казалось, что огромное и страшное чудовище медленно поглощает многострадальный мир.

Люди понимали, что им нужно искать укрытие. В темноте не выжить. Ночных тварей в городе было гораздо больше, чем дневных.

Алексей с Василием бежали по дороге, огибая брошенные автомобили. Увидев с левой стороны здание бензоколонки, хотели укрыться в ней, однако чавкающие и булькающие звуки, доносившиеся оттуда, вынудили оставить эту затею. Преодолев еще сотню метров, они повернули на Краснознаменную, но признаков близкого присутствия людей не обнаружили. И самое скверное было то, что они не имели ни малейшего представления, где находится вход на станцию «стражей». Да и была ли у «стражей» станция? Максимум одна ветка недостроенного туннеля.

– Мы куда надо бежим, командир?

– Я карту города помню. Если здесь их не встретим, то не встретим нигде.

– Все, это конец! – прохрипел сквозь противогаз Гром. – Командир, может, лучше к автомобильному училищу податься, укроемся на нашем месте? Воды и еды там на неделю. Метров пятьсот всего-то.

– Нет, Василий, не пройдем с этой стороны – попадем в аномалию. Тем более по темноте. Про автомобилку столько легенд ходит, днем-то не по себе там.

– Тогда уж лучше к нашей станции на прорыв, примем бой. Если повезет, то будем дома, если нет, то прихватим с собой еще несколько собак. За Андрея отомстим и сами отмучаемся.

– Это не тебе решать, отмучаешься ты сегодня или нет, – ровно и монотонно ответил Алексей.

– А по-моему, они за нас уже все решили, – обреченно прохрипел Гром, указывая в сторону торгового центра. – По следам идут.

– К бою! – скомандовал Алексей. – Отходим к училищу!

Со стороны торгового центра, мелкими группами, сливаясь в одну большую стаю, к ним приближались псы. Оперативники бегом преодолели улицу Полковую и вдоль высокого забора военного училища отошли к КПП. Счетчик Гейгера затрещал.

– Тут повышенный уровень радиации! – взволновано прогудел из-под противогаза Василий.

– А там повышенный уровень зубов! Какая уже теперь разница!?

– Юмор неуместен, командир!

– С ним и умирать веселее, Вася. Давай за мной в подъезд ближайшей многоэтажки. В узком пространстве нас будет не окружить.

Пробежав несколько десятков метров по Краснознаменной улице в сторону проспекта Победы, они свернули к полуразрушенным многоэтажкам, соседствующим с деревянным частным сектором. Трудно было представить, какими эти дома были до ядерной войны, но сегодня они представляли собой обгоревшие остатки стен, присыпанные подтаявшим снегом. В тринадцатом году, когда на Россию посыпались атомные бомбы, на сам Челябинск не упало ни единой боеголовки. Но зарядов, не сбитых южнее города, хватило, чтобы превратить большую его часть в руины.

Внезапно Василий споткнулся и упал. Сделав неудачную попытку встать, он закричал:

– Беги, командир, я прикрою!

– Нет, Гром, здесь без вариантов – умрем вместе. – Алексей присел рядом с товарищем.

Они открыли стрельбу по приближающейся стае, не подпуская близко. Получив порцию свинца, стая разделилась. Казалось, что пули, выпущенные людьми, разрубили один цельный организм пополам, создав вместо одной цели – две.

Одна половина стаи продолжала атаковать прямо в лоб, оставляя за собой окровавленный шлейф из убитых сородичей. Вторая заходила слева, окружая людей и не оставляя им ни малейшей надежды уцелеть.

Алексей уже не бил прицельно, опустошая один за другим магазины с патронами. Он поливал псов свинцом почти в упор. Ствол быстро перегрелся, и автомат начал «плеваться», ни о какой кучности стрельбы уже не могло быть и речи.

Люди отстреливались спина к спине. Понимали, что обречены. Но, кроме жажды крови и азарта, уже ничего не чувствовали. Не было разочарования и страха перед смертью. Не осталось ничего, кроме желания бороться до конца, до последнего вздоха. Иногда это называют надеждой, но этих людей поддерживала вера. Вера в то, что они делают, вера в то, что даже после смерти их путь не прервется.

Неизвестно, какая сила так долго помогала Алексею и Василию в неравном бою, но они продолжали борьбу, сопротивляясь, даже когда закончились боеприпасы. Превозмогая боль от укусов, истекая кровью, скидывая с себя бездыханные тела застреленных псов, Алексей закричал выбивающемуся из сил Василию, который рубил атакующих тварей штык-ножом:

– Беги! Их немного осталось, попробуем разделить!

Василий сделал рывок в сторону, но был сбит новой волной собак, которые, воспользовавшись его замешательством, вцепились ему в руки, ноги, шею…

Алексей, не раздумывая, направил ствол автомата в область сердца и нажал на спусковой крючок. Произошла «задержка» – впервые у безотказного обычно оружия. В самый напряженный момент «лучший друг» – автомат Калашникова – подвел Смирнова. Закрыв глаза и приготовившись быть заживо растерзанным, Алексей вдруг услышал чьи-то выстрелы. Он бросил бесполезный теперь автомат. Псы, заметив новую группу людей, быстро ретировались, оставив добычу.

Форма старшего лейтенанта превратилась в лохмотья, на плече и ногах кровоточили рваные раны, но он не чувствовал боли. Алексей шел к людям. Не важно, к каким – хорошим или плохим, демократам или монархистам, а может быть, и к бандитам, это его уже совершенно не волновало.

Приблизившись к небольшому отряду и узнав обычную экипировку «стражей», боец попытался поприветствовать спасителей. Но услышал резкий окрик, искаженный фильтром противогаза:

– Стоять! Кто таков?

– Старший лейтенант Смирнов, офицер республики «Возрождение», нам нужна ваша помощь.

«Нам? Или уже…»

– Степаныч, берем с собой или в расход? – спросил старшего один из патрульных.

– Этот республиканец нам неплохо помог, столько псов завалил, пусть поживет еще немного.

– Я не один, товарища заберите, прошу вас, мы заплатим… – Но, не успев договорить, Алексей получил удар прикладом по голове и потерял сознание.

Челябинское метро (территория «Стража»), станция Х-1.

17.04.2033 года, 19.20 по южно-уральскому времяисчислению.

Алексей стоял возле арки у входа на Челябинский Арбат. Самая красивая улица, как ему казалось. Ее он узнал бы из тысячи. На Смирнове не было защиты, но при этом дышалось почему-то легко, воздух был чист. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густые облака, приятно ласкали лицо. Каждая частичка тела будто радовалась, хотя трудно было поверить в реальность происходящего.

Пройдя под аркой, мимо бронзовой скульптуры городничего, который словно бы даже по-дружески подмигнул ему, Алексей увидел свои руки. Они были детскими. «Да, конечно, – подумал оперативник. – Я дома! Весь этот кошмар, затянувшийся на двадцать лет, был обычным сном. Конечно же, то, что произошло с человечеством, просто не могло случиться на самом деле, только в больном воображении или в детских фантазиях! Я – дома, я – ребенок, и где-то здесь моя мама. Но как я узнаю ее? Не помню ее лица! Это не важно, она меня сама узнает».

Алексей вприпрыжку бежал дальше по Кировке, будто заново рассматривая давно знакомые скульптуры. Вот стоит в полный человеческий рост дама-модница, а вот и саксофонист с чистильщиком обуви, которых он видел много раз. Как всегда, грациозно приглашает сесть в огромную карету паж. Над всей этой красотой возносится самое высокое здание Челябинска – двадцатитрехэтажный деловой центр «Челябинск-сити». Прекрасно. Однако во всем происходящем было что-то не так! Чувство тревоги прокатилось легкой дрожью по всему телу. Причину Смирнов нашел сразу. Он был один. Ни единой живой души вокруг.