Навесы госпитальеров были сооружены наспех, и под ними царила суета. Но лекарь Сегри не выглядел тревожным, несмотря на отсутствие рабочих рук. Он старательно расправлял холст для савана, примеряя нож для кройки.

На первом же щите у входа нашлась Триссиль. Она лежала неподвижно, бледная, только слышались тихие всхлипывания из-под полотенца, которым лекарь накрыл ее лицо.

— Она отказалась от женщин рядом, — пояснил один из младших госпитальеров, чуть остановившись возле Лиоттиэля, — леди Орта пробовала поговорить с ней.

— Это она зря пробовала, — усмехнулся полководец.

Он дождался в стороне мастера Сегри. Наконец-то на его скуластом лице появилось какое-то распознаваемое выражение. Злость, по преимуществу — он не любил вторжения воинов в свою обитель. Ниротиль молча кивнул в сторону лежанок и раненных. Сегри хмыкнул.

— Мальчику конец. Тому, из Найлов. Хедар держится, но наглотался дыма, и боюсь, может потерять зрение. В левом глазу так точно. Яргисин ваш? Или мастер-лорда? Крепкий оказался, но тоже ожоги. У меня нет лекарств, по крайней мере, достаточного количества. Девушка из Руги…

— Ну? Будет жить?

— Я не уверен в том, каковы её шансы на исцеление, — честно признался Сегри, — не думаю, что она быстро сможет оправиться от такого. Я опасался, что у нее внутреннее кровотечение; Бог милостив, этого не случилось. Пальцы на обожженой руке, конечно, пришлось отнять. Но могло быть хуже. Если рана останется чистой…

— То шансы есть? — нетерпеливо спросил Ниротиль. Госпитальер лишь пожал плечами.

— Шансы есть всегда, кому как не вам знать это, князь.

Ниротиль не стал поправлять лекаря. Горцы часто звали воевод «князьями», памятуя о старых временах, когда правитель всегда водил своих воинов сам.

— Взгляните сами, мой господин. Но прошу, — Сегри понизил голос, — не выдайте себя.

— Что я тебе, сука течная, что ли? — вознегодовал воин, и Сегри повел его к Трис.

Зубы сжались сами собой. Заскрежетали. Стиснув их, Ниротиль сглотнул, не посмел отвернуться. Он мог пережить любую ужасную картину ранений, но запах — запах было вынести гораздо тяжелее. Трис издала неясный звук, полувопрос, полуприветствие.

— Это я, лиса, — тихо сказал он, — это я, твой капитан.

— Я не могу снять повязку с глаз, — тут же сообщил Сегри, — не наклоняйтесь! От вашего дыхания ей будет больно. Это же ожоги.

— Прости, Трис. А что, нечем обезболить? да я сам могу найти сколько угодно…

— …дурмана, — усмехнулся Сегри неприязненнно, — ей нельзя вдыхать — обожжены легкие. Нельзя пить вина. Боюсь, много времени пройдет, прежде чем славная воительница встанет в строй.

«Не нужна она мне в строю, но ей больно», — но Тило вовремя прикусил язык, не сказал ни слова. Он снова взглянул на правую руку Трис; оставшиеся пальцы были вставлены в какие-то хитроумные приспособления мастера Сегри и завернуты в пропитанную мазью влажную тряпку. Госпитальер, заметив его интерес, поманил его за собой.

— Огонь не дал ей истечь кровью. Но я не знаю, сохранит ли рука способность двигаться.

— А заражения не будет?

— Меня больше тревожит ожог на шее. Рваная рана на груди — тоже опасна.

Ниротиль зажмурился, старательно изгоняя нахлынувшие воспоминания. Звуки. Запахи особенно: горящая живая плоть, тлеющая кожа — от одного только смрада его выворачивало, но это было ничто, рядом с тем, что испытывали жертвы огня.

— Хочу видеть ее живой, — сдавленно ответил он лекарю, — это все. Как только можно будет, дай ей что-нибудь от боли. А Хедар? Ему можно помочь?

— Чем я занят, брат-воин? Иди; кого возможно, мы спасем. Она сильная. Как и тот паренек, — Сегри вздохнул, — но я ничего не смогу поделать с кровотечением. Если оно начнется…

— Триссиль, драная ты лисица, не смей сдохнуть, — проигнорировав слова госпитальера, Ниротиль все же придвинулся ближе к лицу раненной, — все вы, подлые гады, все поумирали, побросали меня, еще и тебя я не лишусь.

Она всхлипнула, Сегри зашипел о том, что женщине нельзя плакать, но полководец знал, что значит плакать без слез. Она это тоже умела. Как все в войсках Элдойра.

— Весельчак подождет. Дай ему достаточно насолить райским обитателям прежде, чем мы вместе его хорошенько отпинаем за дезертирство.

Трельд и она всегда были той еще парочкой. Безрассудная половина его присягнувших оруженосцев. Безрассудная половина его самого.

Вместе со всеми стоя у могил, в которые опускали павших в подземных коридорах Флейи, Ниротиль был зол и растерян.

Полководца занимали невеселые думы. Конечно, он смог исцелиться после тяжелых ран. Что стоило ему двух лет жизни и двух неудачных браков. Тило сдержал усмешку. Маячившая у его палатки фигура Сонаэнь заставляла сердце приятно согреваться. Даже издали, даже с не до конца вернувшимся зрением, Ниротиль мог ощущать гложущую ее вину и раскаяние.

Гневаться на нее было бесполезно.

— Вы позволите поговорить с вами? — пролепетала Сонаэнь, встречая его у палатки, но держась на почтительном растоянии. Он замер, размышляя.

— Нет, не позволю.

— Накажите меня, но позвольте…

— Леди Орта.

Он открыл было рот, чтобы прикрикнуть, но — это было также бесполезно, как кричать на каменные стены.

— Зайди, госпожа. Встань здесь, — он тяжело опустился в раскладной стул — тот тяжело заскрипел под весом вооруженного мужчины, — говори.

Его жена — изменница, напомнил себе Ниротиль, — сцепив руки, опустила голову и почти скороговоркой забубнила:

— Мой господин, вы вправе лишить меня жизни, вправе меня наказать голодом или ссылкой, но все, что я по ошибке делала, я делала под влиянием ложного убеждения, под действием обмана, я… Никогда, я всегда полагала, что вы равнодушны к моему присутствию, а это — и он, и…

Она заплакала. Устало глядя сквозь нее, сквозь окружающий их спешно разбитый лагерь в упавшую на Предгорья зимнюю ночь, Ниротиль задавался вопросом, как бы ответил на это Ревиар Смелый. Эталон рыцаря и полководца, величайший из воителей — что он бы сделал? «Спрошу, когда увидимся, — решил Ниротиль, — не то, как Сонаэнь, напридумываю себе… Однако, пора с этим кончать».

Сонаэнь, однако, не планировала так быстро завершать свой спектакль. Он убрал колено в сторону, когда она опустилась перед ним на землю, с мольбой заглядывая в его равнодушное лицо.

— Ты все сказала?

Было бы утро. Была бы прекрасная, залитая солнцем, довоенная Саба, где за ажурными решетками скрывались пышноцветущие сады, а свадьбы собирали полгорода на торжественных шествиях. Была бы она, Сонаэнь, перед ним на площади, признавшаяся в измене…

И тогда я бы не смог опустить клинок на ее шею. Или затянуть узел веревки на ней. И вывести ее на площадь тоже. Бедная девочка.

Он встал, убирая колено из-под ее дрожащих, горячих ладоней. Срочно требовалось раздеться и хотя бы пару-тройку часов провести во сне.

— Ты видела саваны? — негромко поинтересовался он, медленно стягивая кольчугу, — видела наших мертвых? Двадцать восемь единобожников, пятеро огнепоклонников — потребовались погребальные костры, но их еще не запалили. Это сделают не раньше, чем хотя бы одного из убийц не положат туда же. Сними сапоги с меня.