— Милорд. Разрешилась.

Девушка не рискует подойти ближе. Она боится. Тирион кивает ей:

— Как леди?

— Очень плоха, милорд.

Она не говорит о том, кто родился, мальчик, девочка, жив, здоров ли ребенок, и Тирион не собирается спрашивать. Это право отца и мужа, но старший брат им не пользуется. Он роняет голову на руки, упирается лбом в стол и беззвучно рыдает. Тирион смотрит, как мелко трясутся его плечи, и не хочет даже дышать, обозначая свое присутствие.

— Я подожду тебя, — говорит он и с трудом закрывает за собой тяжелую дверь, оставляя Джейме одного.

…

Шаги по коридору почему-то не отдаются в ушах. Пусто. Пусто в сердце, в голове, пусто везде вокруг. Замок уже опустел. А ее нет рядом всего-то три дня.

Как я буду без нее. Как дети будут без нее? Как весь мир возможен без нее…

Он эгоист, и знает это. Бриенна знает тоже, но всегда прощает ему все: его глупое ребячество, его насмешки, прошлое, настоящее, ошибки, огрехи, оговорки. Неуместную болтливость. Комплименты — она ненавидит комплименты, всегда ненавидела. А Джейме иначе не умеет. Он так долго молчал о чувствах рядом с ней, так долго не мог понять, в какую форму облечь то, что с ними происходит, что все, что он может (после того, что им довелось пережить вместе) — слова, слова, слова. Он повторяет все эти глупые слова, которые так не подходят Бриенне, не от него их ей слышать. Кроме одного.

«Моя».

Это так странно и нелепо, но даже о Серсее он не мог этого сказать, потому что нельзя назвать что-то своим только потому, что оно является частью тебя, и, как время показало, не лучшей частью.

Но Бриенна его, а он её, и невозможно, чтобы мир существовал, если останется кто-то один.

Чувства обострены до предела, когда он шагает по коридорам Кастерли-Рок. Она далеко наверху, под самым небом, так далеко, что ему приходится дважды передохнуть — руки постыдно дрожат, тело ломит, это вино и отсутствие сна.

Он не знает, найдет ее живой или мертвой. И если второе — то он предпочел бы упасть замертво по дороге до того, как войдет в спальню.

Возвращает память в прошлое. В самый первый раз, который он так боится воскресить в памяти, потому что тогда тоже была ее смерть, и трудно поверить, что прошло уже восемь с лишним лет.

Глупая женщина. Почти наверняка, глупая мертвая женщина.

Когда он находит ее у стен Черного Замка, узнавая по Верному Клятве, намертво сжатому в ее ледяных пальцах, это почти облегчение. Живая или мертвая, она будет с ним рядом, когда он упадет на свой — ее — их меч и завершит эту глупую трагедию достойно. Но она жива.

Жива, пока они несут ее в замок, освобождая по пути от доспехов, живая, пока сдирают с нее сапоги, и живая, когда Джейме раздевает ее донага и раздевается сам, а Подрик таскает дрова в импровизированный очаг их общего на эту ночь угла, сооруженный из нескольких камней и двух цепей. Сизый дым собирается под потолком и уплывает в окошко. Подрик вжимает голову в плечи, стараясь не смотреть на голого Джейме, проворно ныряющего под меха к его госпоже.

У Джейме нет времени и желания задумываться о том, как выглядит это со стороны. Все, что он может чувствовать — ледяную тяжесть Бриенны рядом, ее слабое дыхание и изредка беззвучное, бессмысленное бормотание с ее стороны.

У меня всего одна рука. Я даже растереть ее достаточно не могу, но будь я проклят, если позволю к ней прикоснуться кому-то еще.

Он обнимает ее, вжимается в ее холодное неподвижное тело, закрывает глаза и принимает решение на всю жизнь вперед, сколько бы ее ни осталось: делить все поровну. Тепло, еду, кров, кровь, ночи и дни. Беды и радости. И, насколько это только будет ему удаваться, беды стараться забирать себе, но так, чтобы она не заметила. И уйти вместе с ней, если придется, сейчас или когда-либо.

Но она оттаивает. Дыхание ее выравнивается, она просто спит теперь, умиротворенная, все еще продрогшая, но уже розовеющая. И это самый неподходящий момент для того, что собирается сделать Джейме.

Он хочет поцеловать ее. Не только, конечно, но поцелуй — то, что простительно, и это то, чего он хочет совершенно определенно.

И целует.

В плечо, в шею, спину, покрытую веснушками и многими царапинами, кое-где натертыми следами неудачно впивающихся в тело доспехов. В правую грудь, потому что до нее может дотянуться, и это безумие, но она не просыпается, не реагирует на то, как он прикасается к ней, заставляя белую кожу под губами становиться красной. Ее грудь маленькая и высокая, сосок сморщился и торчит, маня обхватить его губами и попробовать на вкус. Что Джейме и делает. Она пахнет морозом и свежестью.

Света мало, и он почти не видит ее, больше чувствует под одеялом формы ее тела, от которого собственное реагирует моментально.

Это словно из древней легенды, где герой овладевает спящей воительницей, чтобы забрать ее силу до того, как она проснется и победит его, обязательно победит. Джейме сам сдастся ей, только пусть с ней все будет в порядке, и — она полежит рядом еще немного. обнаженная, теплая, желанная.

Но когда Бриенна просыпается и спустя всего лишь пять минут вырывает своим бодрствованием признание у него, Джейме впадает в панику.

Он не может просто уйти, он не может остаться, снова дилемма, и разрешить ее помогает только попытка близости. Джейме понял бы, если она его оттолкнула. Он по-своему желает этого. Бриенна все еще слаба. Все еще невинна. Определенно, невинна — она не знает, куда девать руки, что делать с ногами, она не умеет даже целоваться.

Он не представляет, что делать, тоже. Быть с Серсеей — это то же, что удовлетворять себя самому, это не нуждается в опыте или инструкциях. Но кажется, что Серсею от него отсекли вместе с правой рукой, и она никогда не вернется, ни молодость, ни прежняя цельность вместе с ней.

Быть с Бриенной — это быть беззащитным, быть перед ней открытой книгой. И не все страницы ему нравятся. Это откровенность, которой он боится и избегает всю жизнь. Но Бриенна — его правда, его жизнь, его истина, его поиски себя, и ему все равно, какова она, если это в самом деле она.

Любовь. Джейме не смеется над любовью больше. Это уже очень давно между ними. Хватит быть трусом. Пора признать то, что не перестанет существовать, даже если закрыть глаза и притвориться, что ничего не происходит.

*

Тирион привык всю жизнь к двум противоположным реакциям на свое появление. Его или замечают все, или не замечает никто. Второй тип реакции как нельзя более кстати сейчас. Он маленький и незаметный, и он необходим там, где находится.

— Дети, — плачет, не шевелясь, Бриенна на постели, и от того, как ее знобит, трясет всю гигантскую кровать, — как они будут без меня?

Джейме накрывает ее еще одним одеялом, вопросительно смотрит на мейстера Соллиса, тот одними губами складывает: «Кровотечение только остановилось».

— Холодно, — зубы у нее стучат. В этот раз она потеряла три передних. Это ничего — Тирион сам уже пережил вставление четырех золотых, причем сзади. Она выдержит это. Если.