Пальчики ее осмелели и пустились исследовать его тело. Это оказалось еще приятнее. Сандор замер, боясь, что это закончится. Руки ее огладили его живот, пробежались по следу от пояса, врезавшегося в тело, по шрамам, задержались на трех выпуклых родинках у самого паха…

Но, добравшись до колом стоявшего члена, Санса отстранилась, сжалась и словно закаменела, часто и трудно дыша.

Ну же, перешагни эту границу, Пташка, страх тебя не достоин. Возьми меня, потом я возьму тебя, и будем дарить себя друг другу. Я не позволю себе причинить тебе боль. Я никому не позволю. Только дай мне сейчас показать тебе, как ты на самом деле умеешь.

Он лег, устроил Сансу на своем теле. Ее волосы падали мужчине на лицо. Он сдувал их, пока она отрешенно вглядывалась в его глаза. А потом случилось что-то чудесное, потому что она, опираясь на их соединенные руки — переплетенные пальцы, волоски дыбом, дрожь, прошившая тело — начала медленно, ужасно медленно принимать его член в себя, сползая на него всем телом и упираясь лбом в его плечо.

Сандор добавил слюны, потирая ее клитор, едва нажимая — зная, что под мозолями недостаточно верно чувствует, насколько сильно или слабо его давление. Еще немного, немного — узость ее тела его доводила до вершин блаженства, и он знал, что не выдержит и пары движений, но на это было наплевать.

— Ах, что… — задохнулась вдруг Пташка, задрожала, запульсировала на нем, слезы брызнули из ее широко распахнутых, неестественно опустевших глаз, — Сандор, что… Сандор… — она беспомощно трепыхалась в его руках, прося и умоляя всем телом начать движение, сделать что-нибудь, пошевелиться и довести ее до пика.

Ей оказалось достаточно пяти. Пяти рывков его тела, от которых она задергалась и заплакала, продолжая выкрикивать тихие «ох» и «ах», округляя рот и закатывая глаза. Это было бесподобно, и он не выдержал — удержал ее, вжался так глубоко, как смог, двинулся, сжав зубы, зарычал, сражаясь с подступившей истомой…

Ему хватило двух.

*

Огонь в камине потрескивал, уютная темнота обступала их, и Сандор перебирал ее волосы пальцами. Головка ее покоилась у него на груди, его бедра она обнимала руками, иногда тихо мурча, когда своими движениями он вынуждал ее менять положение тела.

— Ты засыпаешь, Пташка. Ложись под одеяло.

— Нет, нет, я не сплю…

Он тихо хмыкнул. Санса разомлела, как старый пьяница после кувшина доброго пойла, и уж от его глаз это состояние не скрылось. Трех раз многовато было и ему самому. Он хотел ее, просто больше не мог. Да и она утомилась сверх меры. Пожалуй, столько сладкого вредит даже маленьким пташкам-сладкоежкам.

Мысли путались. Он накрыл их обоих одеялом. В очередной раз порадовался, что зима застала его на севере, где все было по размеру, и даже с кроватей в тавернах не свисали ноги. Здесь все было большое, добротно сработанное, хотя и без особого шика. Из роскошного только Санса.

Санса, зацелованная им с ног до головы, свернувшаяся под его рукой и во сне прижавшаяся губами к его израненному, шрамами покрытому боку. Позволяя себе расслабиться, наконец, он обнял ее, лег так, чтобы видеть ее лицо и неожиданно для себя уснул.

*

— Пёс. Эй. Пёс!

— Какого хрена? — спросонья голос не слушался.

— Там лошадей привели на продажу.

— Арья, мерзавка, солнце еще не взошло!

— Зима на дворе, — не смущаясь, ответствовала Старк, — какое солнце? Утро и есть утро.

Он потер лицо руками. Однако, холодно. И только потом до него дошло, что Арья пришла за ним не в его комнату, а в покои Сансы. Очередной их совместный план приручения Пса? Или она искала его по всему замку? Вздохнув, он отбросил одеяло, спустил босые ноги на пол — ужасная несправедливость после тепленькой постельки, мягкого одеяла и рыженькой под ним…

Кстати о рыженькой. Подтянувшись к ней, он всмотрелся в силуэт спящей Сансы. Во сне она ворочалась, неизменным оставляя только то, что одним боком обязательно к нему прижималась. На мгновение Сандору захотелось послать куда подальше Арью, лошадей, Винтерфелл и саму зиму — все это было совершенно неважно.

— Санса, мне надо идти, — шепотом позвал он ее, — меня зовут. Ты спи.

— М.

— Я закончу и вернусь. Дождешься?

Она, не открывая глаз, повернулась на другой бок лицом к нему и потерлась лицом о подставленную им руку. Спит. Вряд ли вспомнит, проснувшись, что он сказал. Придется прислать к ней кого-нибудь с сообщением и завтраком, если надо будет задержаться. Старательно подоткнув одеяло и оставив в уютном коконе спящую Пташку, он поднял ворох своей одежды, сапоги, и бесшумно вышел в коридор. Арья не стеснялась, наблюдая его облачение.

— Да красавчик, красавчик, — вздохнула она, складывая руки на груди, — давай уже, любовничек, пошли на конюшни.

— Поговори мне, гаденыш мелкий, — ответно рыкнул Пёс.

*

Джон Сноу провел в Винтерфелле всего три недели перед тем, как отправиться к Стене вновь.

Пёс очень быстро определил для себя, что вместе с ним отправятся лишь самые отчаявшиеся личности. Да и не было их почти уже. Нет уж. Если погибать все равно, то последние месяцы или годы Сандор Клиган проведет в тепле и сытости, с красивой бабенкой под боком.

Но когда настало утро прощания, и Санса, бледная и прекрасная, обняла Джона, а затем распустила сопли Арья — «Джон, вернись, Джон, я люблю тебя, старая ты скотина, Пёс, иди и сбереги его», — то что-то сломалось в сердце Клигана. Что-то очень важное, что никогда прежде не подводило Пса.

— Эй, милорд, пять минут подожди — я с тобой, — гаркнул он из своего угла.

А спустя час, восседая на своем жеребце и все еще чувствуя, как зудит кожа в тех местах и местечках, куда с утра целовала его Пташка, повторял как молитву: «Пусть они до нее не доберутся».

Цокот копыт об обледенелые скалы звучал в ритм с его сердцем. Санса, Санса, Санса.

Пусть никто и никогда ее больше не тронет. Ни южные лорды, ни северные Ходоки. Пусть Зима никогда не придет к ней в комнату, пахнущую лимоном и пряностями юга. Пусть она родит славного щеночка на исходе Зимы, и пусть любит его и балует, и дарит ему много игрушек. И пусть иногда вспоминает его, верного Пса, в чьей бессмысленной жизни только однажды промелькнуло что-то, похожее на смысл.

Санса, Санса, Санса. И еще Арья немножко.

*

Вволю наглядевшись вслед уезжавшему Джону, увозившему с собой последнее зерно и людей, Арья вздохнула, затем отправилась вниз. Она прошла по крытой галерее внутреннего тренировочного двора, миновала оружейные — немало опустошенные, добралась до пустующей конюшни. Лошадей оставалось мало. Без здоровущего коня Клигана сразу стало просторнее.

Хотя нельзя сказать, что Арья тому радовалась. Пожалуй, она очень давно не испытывала ничего, похожего на настоящие чувства. Чем успешнее получалось их изображать, тем сложнее оказалось их анализировать.

В дальнем углу конюшни она завидела молодого конюха.

Ему было семнадцать. Глупенький, самоуверенный, симпатичный. Любил одиночество и рощи. Ничего не боялся. Как зря.