— Меня лорд Мирем обещал скормить своим собакам, — весело крикнул он в ухо соратнику, — а куда отправишься ты и все остальные? Мертвым так или иначе идти в землю.

Ситар выругался под нос на своем родном наречии. Кто-то в голос молился. Ревиарцы готовились к невиданному — разрушению стен Элдойра изнутри.

Хмель Гельвин и Ревиар Смелый, не сговариваясь, решили в ту минуту, что это было весьма символично.

***

Позже Мила думала, что битва за Элдойр ей приснилась.

Хотелось на это надеяться. Ей казалось, этого не может существовать в реальности. Особенно криков. Криков отчаяния, боли, криков предсмертной тоски. Воя агонии. Если бы не они, все можно было бы пережить. Вид взрезанных животов и вываливающиеся внутренности. Части тел. Лужи крови. Грязь, в которой угадываются после отрядов всадников лишь очертания втоптанных тел. И, вполне возможно, кто-то до сих пор по нелепой случайности жив. Как немилосердно идти мимо и не иметь возможности добить несчастных!

Не было поединков. Только теснящиеся толпы с оружием: стена против стены. Матерящиеся десятники. Мастера, командующие и покрикивающие на первые ряды. Лязг металла. Свист стрел. Вопли наступления и рев отходящих назад, отброшенных защитников стен.

— В строй! — кто-то надрывался над самым ее ухом, и непонятно, к кому было обращено его воззвание; любой, покинувший строй, рисковал быть убитым за минуту, не больше.

— Клинки! Копья! Клинки! Копья! — это сотник пытался, перемежая мечников и копейщиков, удержать южан на расстоянии от прямого столкновения. Получалось из рук вон плохо.

— Воздух! — и половина воинов забывала о щитах, а у второй их не было вовсе.

Сколько раз замахнулась Мила за битву, сказать она не могла. Только точно помнила, что в один из ударов, призванных сдержать натиск, услышала под рукой не скрежет железа, а уже знакомый мягкий, влажный звук.

Так клинок входит в тело. Как его только можно расслышать в окружающем шуме? Но расслышала.

Убит.

Кольца чьей-то кольчуги впились ей в руку. Где перчатка?

— Копья! Клинки!

Под рукой скользит рукоять. Мокрая от грязи, крови, от ее собственных потных рук. В глаза льет со лба.

— Сотня! Назад!

Застучали друг о друга копья и клинки. Сомкнулись с глухим рокотом щиты — их, слава Богу, держали воины покрепче. Милу отнесло на сотню шагов назад, как будто порывом ветра. Она не была уверена, что шагала своими ногами по земле. Что значит толпа: она несет тебя, стихийно и беспощадно, и никто не выбирает пути.

Привалившись к стене, она равнодушным взглядом проводила тех, кто встал сотне на смену. Асуры Гвенедора. Кольцо обороны все еще держалось. В голове было пусто, но схему рвов отчего-то забыть не удавалось. Может, потому, что она сама их копала.

Кто-то сунул в руки флягу. Мелькнуло знакомое лицо. Девушка из Ибера. Или из Сабы. Все они сливались за последние месяцы в одно. Потерянное, изможденное, уставшее. Юное и одновременно древнее.

— Сотня, ваши души сношать! Подъем!

Ноги не держат, руки не гнутся. В спину словно вогнали кол. Но на команду тело реагирует так, словно им управляют помимо воли девушки, и она деревянными движениями поднимает с земли свой меч, поправляет пояс и двигается вперед вместе со всеми. И уже на полпути снова встречает клинком чью-то жизнь.

Чью-то смерть. Чью?

— Сотня! В защиту! — а это голос Гвенедора, и сам он здесь же, грозный защитник Элдойра. И сомнений, ни страхов. Именно в его уверенности черпают свою силу асуры. Миле бы не помешало тоже.

Хоть какую-нибудь малую силу. Найти опору и выйти живой из ловушки, в которую она сама себя загнала. Мечтали ли остальные выжить и бросить войну навсегда? Сколько раз клялись завязать с кровавым ремеслом? В обычной жизни Мила поверила бы, что лишь ей свойственна слабость. Но сейчас, снова пережидающая короткую вечность между наступлением и пересменкой в первых рядах, могла поклясться, что слабость — смысл и суть войны.

С сильными не сражаются, сильных избегают.

— Сотня! В стены!

Они говорили, нужно выиграть сражение, чтобы не вести войну. О, Мила была готова никогда не видеть ничего кроме войны, если только это могло помочь избежать сражений.

***

— Выпить бы… — пробормотал Сернегор задумчиво, стоя рядом со своим огромным скакуном. Несколько сопровождающих его ревиарцев мрачно покосились на князя.

Вместо ответа воевода сплюнул смоляной жвачкой на землю.

— Ну и где подмога-то, а? — нетерпеливо задал мучавший всех воинов вопрос один из оборотней, — долго нам тут без дела сидеть? Там внизу славная заварушка, мы все пропустим!

Сернегор вздохнул, и вытер кровь с наручей. Он не собирался сражаться в первых рядах. Не собирался и во вторых — ранения при Парагин давали знать о себе, и если ему и придется выйти на поле боя, то либо умереть рядом с остальными, либо добивать противника.

Внезапно из пустеющего ущелья показалась — словно призрак, выплывая из тумана — маленькая фигурка. Волки и остроухие вместе напряженно всматривались в приближающегося путника, ожидая непременно увидеть за ним обещанные дружины Мелтагрота и Нэреина-на-Велде. Однако никого больше в Драконьей Кишели не появилось, кроме веселого путника на ослике, напевавшего что-то себе под нос.

Увидев целое собрание вооруженных рыцарей, путник несколько растерялся.

— Ты! — ткнул в сторону странника Сернегор, и покрутил мечом в руке, — далеко ли отсюда дружины Загорья?

Растерявшись совершенно, путник начал заикаться: «Благородные воины… да как же далеко… верстах в семи стоят привалом, с той стороны ущелья, обедают!». На услышавших ответ воителей страшно было смотреть: слово «обедают» вывело их из сосредоточения немедленно.

— Чтоб им, собачьим сынам! — надрывался князь Мелт Фарбена, бледнея от гнева, — братья тут гибнут за этот эрухти ульт Элдойр, а они!

Все вокруг солидарно принялись браниться. Однако у многих отлегло от сердца: подмога все же получила призыв о помощи и уже спешила к белому городу. Если бы не сообщение об их «обеде», воины даже не разозлились бы. Они бы просто молились, глядя в небо.

— Отправьте к ним кого-нибудь самого шустрого, — велел Сернегор, — Пусть все бросают из рук, и мчат сюда. Вот штандарт, не забудь приветствовать владык… хоть одного. Из приличия.

Первоцвет, прикинув на пальцах, предполагал появление подмоги через полтора часа.

— А как они пройдут через ущелье? Носите шатры! — заорал Сернегор паломникам, — к стенам! К стенам! Уберите их отовсюду, откуда только сможете! Скажите им, пусть отходят в горы!

В одно мгновение вокруг воцарилась суета, свидетели которой гордо потом рассказывали о совершении паломничества в тот год, что был ознаменовал великой осадой белого города. Вокруг вздымались столбы красной и серой пыли, звучали крики перепуганных женщин и плач детей, ржание лошадей и бесконечный, протяжный звук рога.

Дружина Мелт Фарбена твердо была намерена дожидаться вестей или немедленного подкрепления из Загорья, но ответ в течение получаса не пришел, и воины начинали беспокойно поглядывать на князя.