— На время осады всем велеть спуститься в погреба — у них точно есть орудия.

— У нас пара тысяч из Баниат тут ходит по улицам, — осторожно высказался один мастер войны, чье имя Ревиар никак не мог вспомнить, — я бы, пока не поздно, переселил бы их в южные части, к стенам поближе…

— Бану такие.

— Хороша твоя идея!

В зале раздались отдельные смешки, даже Гвенедор опустил глаза и постарался спрятать улыбку. Старая уловка — поставить людей на пути врага — была действенна и незатратна.

Многие ученые из тех, что сидят в университетах и не выходят на городские улицы, гадают, почему в любом городе бедные кварталы были втрое, а то и вчетверо чище, если на них было не слишком много бану. А гадать было нечего: люди просто не умели жить в чистоте, особенно те люди, что не могли смешаться с остальными горожанами. Народ Баниат отличался совершенной неспособностью поддерживать порядок и чистоту. Казалось бы, ничего не стоит хотя бы нанимать обоз для вывоза мусора, что не пригодился в хозяйстве — но и этого не делали жители грязных кварталов. Все города Поднебесья были грязны — но там, где жили еще и люди, грязнее становилось с каждым днем. План мастера войны был понят всеми воинами на Совете: вражеские войска, даже разрушив стены и южные ворота, тут же попросту утопли бы в грязи дорог, тесных улиц и сточных канав.

В этом квартале города поставили в последний раз столы переписчики добровольцев. Призыв в войска не заканчивался в Элдойре никогда, но и никогда прежде к столам не стояла столь длинная очередь.

Чтобы поддержать боевой дух, несколько проповедников оглашали площади и проулки зычными криками:

— Вставайте на битву! Вставайте, если вы мужчины!

Другой вторил ему не менее голосисто:

— Запахи горелой плоти ваших братьев не дадут вам спать спокойно!

Впрочем, от подобных глашатаев толпа шарахалась, но очередь к столам не оскудевала.

***

Больше всего Летящему хотелось сделать вид, что войны нет. Да, пожалуй, именно так. Можно было как бы проспать призыв. Можно же было? Например, впасть в оцепенение от голода — паек вновь снизили. В запасах не иссякла только брага.

Его беспрестанно мучили видения грядущих смертей. Он не мог спать и не мог заниматья ничем, кроме как молча сидеть на месте, впериваясь в одну точку. Зайдя к лучникам, Летящий обнаружил низко висящий густой дым: дурман витал в воздухе, вместе с кислыми парами вчерашних возлияний. Кое-где расставляли лучины для молений.

— От дрожи в коленях спасаюсь, как могу, — с видом мудрого старца сообщил один из соратников Ситара, — жить хочется!

— Можно думать, это помогает, — буркнул Летящий, чтобы что-то сказать.

— Не трясись, выпей, — добродушно посоветовал Гиэль.

— Кто трясется?!

— Да и не злись! Я по себе сужу: потрясывает…

— Ну и пусть, — Летящему казалось, что он сам слышит, как-то и дело сбивается его собственный пульс, и в ушах шумит. Чем отвлечься?

Разве что бессмысленными байками и разговорами. Хвастовством. Песнями о погибших друзьях. Отвлекало, правда, отвлекало: уходили мысли хотя бы на время пения.

— Награбил в Сальбунии? — спросил Гиэль Летящего, — много там добра?

Юноша в ответ сделал неопределенный знак рукой. Несмотря на строжайший запрет грабежа, разумеется, никто и не пытался остановить погромы и насилие. Но Летящему было не до трофеев. Гиэль принял его жест как отказ отвечать, и продолжил разглагольствования о своем: он и несколько молодых товарищей собирались отправиться в кольцо обороны.

— Я хочу к Ситару, — говорил Остроглазый, проходя в очередной раз точильным камнем по уже безупречному клинку, — привык.

— А я привык к мастеру Менда. Но он не набирает.

— А я хочу к Орте…

«Я хочу домой, — говорил про себя Летящий, и перед его глазами вставала Лерне Анси, какой он ее покинул, — хочу домой, и пусть рушится Элдойр и все, что с ним связано…». Лерне Анси! Какой, должно быть, там поспевал теперь виноград! Как сладко ворковали весенними вечерами соловьи! Как звякали бубенцы на шеях овец, возвращавшихся с пастбищ!

И вот теперь близилась страшная битва, суетились громкоголосые воины, и бренчали мечи. И ничто не было так далеко, как умиротворение степей Черноземья. И, мечтая о горячей воде, Летящий спешил к Элдар. В доме царила уже привычная сумасшедшая суета, женщины голосили громко, и почти нигде на улице не гас свет. Близкая осада взбудоражила жителей. На третьем этаже особняка, вылезая периодически на крышу, чтобы полюбоваться вбудораженным Элдойром, Летящего дожидалась Молния.

Он улыбнулся, а затем и рассмеялся, обнаружив ее. Посреди суеты и гнетущей паники Молния представляла собой образец спокойствия и уютной самодостаточности. Она расстелила красное покрывало и поставила весь ужин на него, и где-то добыла три настоящие свечи — их давно не хватало в городе, даже в богатых домах. К тому же, Молния приукрасилась, насколько это было возможно. Ничто не напоминало о тех траурных одеяниях, что окружали на улицах, ни о скорбных лицах. Его маленькая служанка была улыбчива и весела.

— Что за праздник ты устроила вдруг? — с улыбкой полюбопытствовал Летящий, принимая от нее трубку после трапезы, — или это какой-то обряд?

— Есть хороший обычай, господин, — изображая благовоспитанную прислужницу, молвила Молния, — мы устраиваем праздники перед победой. И дарим друг другу подарки.

Летящий понял, что усомниться в победе было невозможным для Молнии кощунством, и промолчал. В последние дни она была само послушание. Угадывая настроение Летящего, Молния спешила выполнять его поручения, мелкие и значительные, вела себя скромнее обычного и почти не ругалась.

Она окурила благовониями его кольчугу, его шлем, колчан и каждую стрелу по отдельности; бормоча и напевая гихонские песни — от них у Летящего всегда ползли мурашки по спине — она осыпала его оружие синими васильками, и несколько раз прочитала нараспев какие-то собственные молитвы.

Летящий грустно покачал головой. Действительно, Элдойр был ни на что не похож; он объединил одной идеей сотни непохожих народов и племен, со всеми их пугающими, чарующими, порой отталкивающими обычаями и традициями. Непонятно было, станет ли возможным из последних сил удержать это единство.

Но, глядя на язычницу-южанку, молящуюся за горца, что шел на войну с ее братьями, Летящий находил в себе силы для надежды.

***

— …Так значит, они все же не пьют вино? — допытывался оборотень у Верена, который много времени проводил с асурами вместе, — я же видел…

— Не вино они пьют, — хихикал тот, — а сок.

— Что?

— Сок!

Волки покатились со смеху. Они виляли косматыми хвостами и подвывали едва слышно, давясь смехом.

— Перебродивший слегка сок называют вином, а свои три волосинки — бородой, — продолжал знаток остроухих, — Герви, вот у тебя за сколько борода отрастет? Ежели сбрить.

— Чего удумал! — не понял сначала Гервурд, хватаясь за свою пышную бороду обеими руками, — я ее три месяца растил.

— Ну так остроухий, значит, за год-два такую отрастил бы…

— Брешешь, ей-же! — восхищенно вторили ему голоса соратников.

Но за всем этим весельем и Верен, и прочие оборотни из его дружины скрывали неуверенность.

— Плохо быть остроухим! — заключил, наконец, Верен, сидя около ворот снаружи и раскуривая свою трубку, — Плохо быть остроухим, и плохо жить с ними рядом, видит Бог; хоть и созданы они ходить по земле и портить нам жизнь, а все же лучше бы их вовсе не было. Подлые они…