— Тогда будь посланницей в Предгорье. Это мой приказ, как полководца, — Ревиар отвернулся, — сейчас ты возьмешь хорошую лошадь, и отправишься в Предгорье. Объедь деревни, которые не выше дубрав вдоль Кунда Лаад. Поедешь по главной дороге. Отнеси им новости о подкреплении. Если сможешь найти… — он запнулся; это было нелегко, — если найдешь хоть кого-то, кто сможет сражаться, вернись с ними. Нам нужен каждый.

— Сейчас выезжать? — только спросила девушка.

— Сейчас. Пока я не передумал. Иди!

Мила не бежала — она летела; даже не задыхаясь, если вообще дыша, летела по ночным улицам Элдойра, летела, не думая о том, как выглядит, правильно ли поступает, и что ждет ее завтра.

***

Когда в армии случались преступления, военный суд был скор и жесток, и смотреть на наказание приходилось заставлять. Молодые воины бледнели и отворачивались; и нередко получали по пальцам от своих Наставников, ибо обязаны были смотреть неотрывно на все происходящее, и не имели права не смотреть.

Возможно, это, а возможно, появившийся в последние пятьдесят лет распространение обычай учить детей с малолетства добивать врагов на поле боя — приучение к жестокости носило общий характер. Оборотни отличались значительно.

Вот и теперь, взбудораженный вестью о воровстве среди дружины, Илидар, царь волков, гневно сопя, направился к месту преступления. Был он зол со вчерашнего дня, и причина тому была престыдная: неудачно попарился князь Илидар в бане, и нерадивый костоправ окатил его вместо ледяной водицы слегка подостывшим кипятком. На счастье костоправа, ноги его были быстры, бег стремителен, бадья с кипятком — неполной, да и обожгло Одноглазого не до страшных ран. Иначе же — не сносить бы банщикам голов. А так, когда оклемался от своего несчастья князь, то поганца и след простыл.

— Погоди, — недобро прищурившись, погрозил пустоте Илидар пальцем, одновременно поигрывая булавой, словно та ничего не весила, — погоди-ка, умовредный ты, бесов выродок, нечестивого сын. Дождись только Сучьего Села — там-то найду тебя, отца родного имя забудешь. Ох, бесы! Ох, зловредные!

Грозился и бранился великий князь еще долго, иногда скуля: все же ошпарили его кипятком очень больно, да и в такое-то срамное место — не сесть, позор большой, ах, позор, князю родовитому, как щенку, маяться! Тем более никто не должен был распознать, что ошпаренный свой волчий зад Илидар, охая и стеная, мазал сметаной, и громко потешался над ним Верен, раскатисто гогоча на всю избу.

А потому с утра был князь грозен, не спавши предыдущую ночь и кое-как задремав, лежа на животе, только к рассвету. Весть о воровстве застала его особенно раздраженным; таким образом, приговоренный рисковал получить дополнительно к наказанию и пару пинков от великого князя.

Досталось и многим другим.

— Ты, батька, колоти как хошь сильно, — решительно проговорил Вольфсон, хмурясь перед отцом, что загнул в руке уже поданную писарем розгу, — но вот мой тебе ответ: не буду я вести дела с этой бабой.

«Этой бабой» наследник вожака величал старшую из воительниц семьи Элдар, леди Алиду. Дружина молодого наследника согласно затявкала со двора избы, где царь Илидар расположился со своей сворой. Сама виновница наказания молодого оборотня стояла здесь же, рядом, хмурая и рассерженная. Что нередко случалось в последнее время — столкнулись два разных народа с совершенно разными представлениями о дозволенном женщинам.

Алида, разумеется, женщиной по меркам асурийского народа не считалась — она была воительницей, и у нее был свой небольшой отряд, свои ученики и даже воинское звание — мастер меча — и она уверенно шла к «мастеру войны». Но для Вольфсона и его друзей и наставников постарше она оставалась «этой несносной бабой», и переубедить заносчивых волков ничто не могло.

— Батька, — Вольфсон поднялся с колен, — ты бы забыл! Забудь да и помилуй! Не трогал я ее! И никто не трогал! Сама, вестимо, оступилась, да и упала!

— Ты мне поговори, щенок беззубый! — гневно воскликнул Илидар, и пинком опрокинул сына на дощатый пол, — я тебе покажу, изверг малолетний, как чужих баб забижать! Ишь, зубы скалит мне, собачье мясо; то-то покажу тебе, поучу! Поди сюда, чего прячешься!

— Батька, не бей! — взвыл растерявший всю свою доблесть Вольфсон, и несколько минут со двора были слышны только повизгивания подростка и хлест вымоченной в соленой воде розги. Затем с крыльца вылетел пунцовый от стыда Вольфсон, натягивающий порты, а за ним, грозно уперев руки в боки, вышел и сам Илидар.

Облачен царь был в просторный красный кафтан с вышитыми по краю петухами и барсами. Все, кто служил при вожаке стаи, знали: этот кафтан предводитель их надевает по особым случаям. Вот и сейчас Илидару Одноглазому приходилось наступать на собственную гордость и идти извиняться перед самим Ревиаром Смелым за беспорядок, учиненный его сыном.

Илидар Одноглазый слыл суровым воином, отличным командиром дружины, хорошим, «добрым», как звали его подданные, царем. В царстве волков постоянное противостояние князей Железногорья, Таила и Заснеженья привело к тому, что царь-большак на престол выбирался всеобщим советом только на время войны, в остальное же время его обязанности сводились к формальному главенству. Илидар княжил мудро. При нем в Таиле и многих других крупных городах жить стало определенно лучше; благодаря продуманному руководству и строгому взиманию дани с подвластных земель, северное царство ни разу за последние тридцать три года не знало голода.

И вот теперь этот высокомерный владыка должен был извиняться за шалость собственного щенка!

— У, я тебе! — пригрозил Илидар сыну и поволок его за собой, периодически одергивая.

Они шли по Элдойру от избы, в которой прежний ее владелец торговал пряностями, к Военному Совету, разгоняя по пути прачек, пастушек, кузнецов и всех других деловитых горожан, заполонивших улицы. Мясник у поворота, завидев государя, криво заусмехался. Илидар остановился, придержав сына за пояс.

— Куда рвешься, — сквозь зубы проворчал он и тут же обратился к волку-мяснику, — добрый тебе день, сородич! Хорошо ли идет твоя торговля?

— Твоими молитвами, государь, все ими, Небесный Охотник все знает, — скороговоркой пропел оборотень, ловко орудуя тесаком, — вот продажи пошли — а все воинство наше отважное, здешние-то мужики больше не свиноеды, так, хлебом да репой сыты…

— А колбасы-то, гляди! Наварил, навялил. Завернешь большаку в долг?

— Долгами князь не красен, — твердо ответил мясник, упирая руки в бока, и свита князя радостно залаяла и загоготала, признав родича за его язык.

— Ишь! Ой! — Илидар прикусил губу и постарался принять величественный вид, — верно, дом твой в достатке. Пристойно ли жадничать? Ну не гневись на меня, братец; почем кольцо? Заверни мне штуки три, пока мои слюной тебе порог не залили…

— С добрым словом на силу, на мощь, — улыбаясь, сказал оборотень.

— Будь же здоров тогда и ты, — учтиво попрощался Илидар и пошел по спонтанно образовавшемуся торговому ряду дальше.

Вольфсон любил гулять с отцом, хоть до последних пор ему одному редко доставалось внимание вожака. Он остался последним, младшим сыном Одноглазого: все его старшие пять братьев, не считая побочных, погибли в войнах и сражениях за царство, дочерей вождь, как водится, раздал самым своим лучшим соратникам и их сыновьям. К пятидесяти шести годам Илидар был окружен любящими зятьями и многочисленными внуками, а собственный сын остался у него лишь один. Вольфсона пришлось перевоспитывать — по очередности рождения он должен был однажды стать лишь наместником где-нибудь на окраинах царства или в Заснеженье, а теперь из него спешно лепили настоящего вожака стаи.