На окне дырявое одеяло, заштопанное и залатанное. Сквозь это одеяло просвечивают огни дозора. Факелы. Доносятся крики стражи. В углу приютилась кровать. Собственно, это не кровать, то есть, ничего общего нет с той роскошной дубовой кроватью, на которой некогда спал князь. Это всего лишь два длинных сундука, снятых с захваченного обоза. Один сундук развалился на части, его перевернули, у другого отпилили крышку. Сверху положили два щита, и кинули драную перину. Из старых досок был сооружен маленький стол: туда князь ссыпал по вечерам донесения и письма. Над столом висела большая карта, срисованная с той, что висела у Ревиара. В полотенце завернут хлеб, бережно оставленный на следующий день. Вот его нехитрый скарб.

Сернегор улыбнулся. Даже в этой убогой комнатке, даже в ней чувствовалось, что отныне он не одинок. Над обстановкой потрудилась женская рука. Над столом на маленькой полочке стояли несколько каменных и две деревянные фигурки божков-покровителей и две бережно хранимые Грозой свечи, которые она зажигала на молитве. Полотенце, в которое заворачивали хлеб, было чисто выстирано и даже вышито по краю незнакомыми узорами. Кровать была прикрыта плащом. Письма, сваленные грудой на стол, Гроза аккуратно разложила на кучки поменьше, в зависимости от срочности донесений. А на карте нарисовала крошечный цветочек в долине Пяти Смертей и внутри стен Мелт Фарбена. И комната приобрела сразу обжитой вид. И теплый, ни с чем Сернегор не мог спутать, свойственный только Грозе, пряный аромат.

Ежедневно южанка совершала три обряда, чтобы сохранить жизнь своего покровителя, ежедневно просыпалась раньше рассвета, чтобы нарядиться к его пробуждению и быть готовой к указаниям. За одну неделю молчаливая, покорная, тишайшая — совсем на себя прежнюю не похожая Гроза — захватила все управление княжьим двором, захватила столь изящно, что Сернегор сам посмеивался.

Все дома родственников беднели во время войны — а его дом устраивался; Гроза распорядилась слугами, и они вели торговлю, каждый, даже самый маленький ребенок княжьего двора, был к чему-то приспособлен. Она, и никто другой, демонстративно пробовала каждое блюдо, что подавали воеводе, и лично проверяла его постель перед тем, как оставить его до утра.

В одну из ночей Сернегор удержал свою служанку за руку.

— Останься, — попросил он, улыбаясь, — останься со мной сегодня.

— Мы не в доме цветов, господин, — возразила Гроза, вставая.

— Ты коварная женщина! — не то возмутился, не то восхитился Сернегор, — клянусь, ты не будешь унижена, если согласишься быть со мной. Так останься же…

После долгих уговоров и пламенных заверений Гроза все же согласилась.

Сернегор, прокляв всех проповедников, всех своих дружинников и себя, сам пришел к решению: Грозу следовало взять в официальные наложницы. И дело было не в том, что связь с южанкой влияла на репутацию Сернегора — пожалуй, на эту репутацию уже ничто не повлияло бы. Гроза была сильной женщиной, а значит, Сернегор мог рассчитывать на то, что его дом, наконец, устроится. За ней не стоял сильный дом или клан, и приданое ей не было известно — невеста хоть куда.

Жениться же на настоящей свободной девушке, принадлежавшей к его вере, Сернегор и не надеялся: он не только обнищал за время войны, но и задолжал за Парагин возмещение семьям погибших.

И, что окончательно склонило его к решению, Гроза не требовала от Сернегора отказа от выпивки, браной речи и бесконечных воинских собраний в доме, к тому же, ей незнаком был выкуп за невесту.

— Кого над нами ставишь, братец! — плакали его сестры, — еретичку! Чужачку! Приблудную девку распутную! Матушку пожалей, коли нас не жалеешь.

Обозлившись на сестер, князь их даже поколотил — несильно, но достаточно крепко, чтобы княжны, причитая о своей нелегкой доле, вернулись к своему рукоделию и больше с братом спорить не решались.

Несмотря на то, что казна Сернегора пребывала в весьма удручающем состоянии, он собрал почти все трофеи своей дружины, и повелел отстроить себе хоромы в Мелт Фарбена. Немного обветшалый терем прежнего владыки принялись перестраивать и укреплять, готовя к самостоятельной осаде.

Дружина князя поддержала: прежде всего, каждый воин знал, что и ему немало достанется от доли воеводы. Терема в Мелт Фарбена обросли лесами, а плотники, столяры и маляры довольно подсчитывали прибыль.

Мать князя, княгиня Агарья, перемены одобрила. Это была хитрая женщина, даже во вдовстве соблюдающая все правила приличия для замужних северянок, среди которых выросла. Сначала княгиня была весьма обозлена на своего сына. «Пиши ему, — диктовала она своему писарю, — Моим материнским повелением, наставлением и советом, воспрещаю тебе ради веры отцов наших и чести рода дабы не посрамить, сходиться с девкой безродной, безобычной, неверной». Однако, немного погодя, Агарья переменила свое мнение.

Прежде ее сын, слывший разгульным бражником, не особо озадачивался хозяйством. Избой его занималась мать, сестры и тетки, но неудачи словно намертво прицепились ко всему семейству. Постоянная ругань преследовала семью: князь почти все добытые деньги тратил на снаряжение дружины, даже когда мог позволить себе начать строительство новых палат. Когда же у Сернегора оставались и от того средства, он их радостно пропивал, щедро одаривая во время застолья своих дружинников.

К тому же, подумала Агарья и о том, что в обычаях южанок на первом месте стояло подчинение мужу, а уж затем сразу шло подчинение его матери — собственные дочери не могли порадовать ее подобными качествами. Заметила мать воеводы и прочих домочадцев — все они к новой зазнобе князя относились с уважением, но выказывали его без подобострастия.

Подсчитав кое-что на пальцах и прикинув, вдова Агарья дала соглашение и благословение на решение сына, и даже выразила желание прежде видеть его избранницу. Сернегор вздохнул спокойно, и в доме началось приготовление к застолью.

Чтобы не смущать соседей излишней пышностью, князь привез Грозу домой без всякого поезда, и не заплатил соседским детям, чтобы те кричали песни с заборов. Гроза ехала перед Сернегором в седле, свесив ноги через луку, и стараясь рассмотреть хоть что-то из-под своего покрывала.

Улица, на которой ей предстояло жить, напоминала проселок — она почти утопала в грязи. Вдоль заборов и дворов кое-где были положены деревянные настилы, по которым спешили в разные стороны прохожие. Коптильня располагалась в начале улицы, прямо перед зелейным двором, чуть дальше тесно жались друг к другу избы оборотней, построенные на каменных фундаментах предыдущих строений, а дальше возвышался и княжий терем. Гроза не могла видеть его целиком, но удивилась красоте резных наличников и расписных ставен.

— Ну как, по душе? — обратился к нареченной князь, — улица ведет к Храму Майяль на Въезде — там проходят службы, в обоих приделах. Но у нас будет домовая молельня.

Гроза тихо вздохнула под покрывалом. Она не знала, что нравится ей меньше: улица, по которой предстоит ходить, или вероятное заточение в доме с молельней.

— Все по душе, господин, — заставила она себя ответить Сернегору, — диву даюсь, как обустроиться успели.

Сернегор был доволен, Гроза — зла. Она смягчилась, только увидев на крыльце дружинников князя, однако потом обзор загородили новые ворота — красивее их южанка в жизни не видела.