Они нас никогда не оценят. Мы нужны им, чтобы оттенять их высокие цели на той стороне моря. Мы, вышедшие из земли и уважающие ее корни. Они собирают случайные плоды, мы не ждем урожая без труда. Чтобы так жить, нужно верить в то, что делаешь, и я верю в тебя. Я готова работать с тобой над мечтой, не потому, что мечта хороша, а потому, что она твоя – вот моя причина, еще одна.

Причин много. Твои руки, Торин. Они знают работу и войну, но умеют ласкать. Арфу, металл, скот, детей, женщин. Фира вспоминает до сих пор ночи с тобой. Не вслух, вскользь вспоминает, роняет в суп солонку, вздыхает. Муж у нее добрый, хороший гном, дети красивые, а вспоминает – и печалится. Ты особенный, с тобой все другое. Я маленькая была, помню, она завивала волосы и мазала тело медом в бане перед тем, как идти к тебе. Не красней, не отворачивайся, это счастье женщины – быть любимой таким, как ты. А ты умеешь любить все, чем владеешь, хоть и на час, хоть на минуту. Занеси это в список: принадлежать кому-либо не зазорно, если хозяин того достоин. Разве есть кто-то более достойный, чем ты?

Помнишь ли ты, узбад Торин, как одной рукой чертил схемы строительства опасной шахты, а другой обнимал Ори, болевшую крупом? Помнишь ли, как на себе носил дрова для старика Драина? Помнишь ли, как за любую работу брался наравне со всеми, но за обедом сидел во главе стола – красивый, уверенный в себе, и тебе нельзя было не верить, и не любить тебя было нельзя? Не помнишь, конечно; другое помнишь. Но я помню; и запиши это, как причину и повод, и истинное стремление. Ты всегда был нашим воздухом и светом, Торин Дубощит, и ты всегда был нашей надеждой. Ни в кого так мы не верили, и никому так не следовали.

Ты говоришь, ты умер, ты больше не узбад. В своем доме кем ты будешь? Я обещаю тебе венец на чело. Обещаю тебе королевство, в котором все будет по-твоему, ибо ты мудр. Мне не нужна моя прежняя свобода, если в ней не будет тебя. Мы половину жизни слышали сплетни о твоих ошибках и неправоте, вздыхали, но кто из сплетников бросал тебя и уходил? Только слабые. Хорошо, не смотри так укоризненно. Они не виноваты в том, что ты – это ты, что ты сильный. Просто ты лучше, чем то, чего они заслуживают.

Я женщина, узбад, и мне хочется верить, что я тебя заслужила. Я слишком гордая, чтобы годами бегать за тобой, но верить хочется все равно. Будь я человеческой, могла бы. Будь эльфийкой – как только это вынести можно? – страдала бы молча издалека. А я из кхазад, я не умею молчать. Даже самые скромные из нас не умеют, ты знаешь. Скрывать правду, которая может изменить жизнь, это не скромность, это глупость.

Ты слишком разумен, чтобы отказаться от меня. Короли не имеют права на глупости.

Фили отлично справляется. Идет твоим путем. Но ему много легче. Он всегда может сделать что-то, чего ты не делал, и его оценят, потому что ты не делал, понимаешь. Мы не будем воевать! – и все, достаточно. Мы будем жить сегодняшним днем! – да все с ума сойдут от радости. Иногда нужно иметь храбрость отказаться от мечты ради куска хлеба. Фили храбрый, у него есть Ори, он сможет. Он не заболеет от этого. Как ты заболел. Мне жаль, что меня не было рядом. Без меня никто не укрывал тебя одеялом и не оставлял тебе леденцов. Ты думал, что я добрая. А я просто любила тебя. Хочешь знать, когда полюбила, как женщина? нет, я стесняюсь, задуй свечу. Вот так. Я маленькая была. Грудь едва-едва… а ты снился. Днем мечтала. Смотрела, на бороду, на руки, на… на тело твое смотрела. На то, как ешь, как говоришь. Сердце билось, когда ты шел в веранду – звук шагов такой, твой и только твой. А я для тебя малявка была, и ты меня обнимал, как раньше.

Ух, как становилось сразу жарко! Потом пришло уже, по-женски. Ночью. Просыпаюсь утром, смотрю – оно. Животу больно, тянет. А мне ночью привиделось, как ты это… ну… страшно и приятно. По-новому. Начала сама с собой… интересно. А снился – ты. И сейчас снишься.

Перестанешь ли сниться, если все взаправду будет?

Тетя Дис поймала за этим, смеялась. Говорила со мной, сказала, замуж можно, рассказала все. А я как представила, что не ты это будешь, дышать тяжело стало. Нарочно хотела с собой что-нибудь сделать, чтобы вообще нельзя было. Подростки. Я тоже была такой, узбад. Потом уже решила, будь что будет, попробовать охота, а навсегда нет. Нет, не скажу, как было. Попробовала. Он взрослый был. Специально искала, чтобы на тебя ничем не похожий. Все делал правильно. Я раза три в год терпеть не могла, шла к нему, иногда со слезами шла. Не сжимай кулаки, не ревнуй, а хотя – кому я вру! Ревнуй, Торин! Это тоже будет моя причина!

Ты часто дышишь, я слышу. Я тоже волнуюсь. Мы осторожно. Тебе нельзя, сердце. Дай мне свою руку, Торин.

…

Первый раз с любимыми не забывается. Все имеет свой особый мистический смысл: вздохи, взгляды, прикосновения. Рути была очень осторожна. Очень нежна. Неопытна, что бы она там ни говорила, но аккуратна. Гладила его, по животу, по груди, по рукам, вздрагивала, когда он дотрагивался до ее груди, до торчащих вверх сосков, натягивающих тонкую ткань блузы.

Торин не спешил. Гладил ее в ответ. Рассматривал, стараясь одновременно связать прежнее знание о малышке Рути с новыми ощущениями от Рути-женщины. Это было не сложно, но волнующе. Держать в полумраке ее грудь, сжимать ее плечи, перебирать пальцами волосы. Дотрагиваться до нее внизу, не вслепую, как он уже это делал спьяну. Пристально рассматривать. Рути закраснелась. Хорошо. Стесняются лишь любимых. У лобка вилась татуировка из геометрических узоров. Над клитором поблескивала крохотная сережка с изумрудиком. Бедная маленькая сладострастница! Некому было оценить ее по-настоящему. Сколько лет потрачено зря. Она ждет, расцветающая юность, плодородная пашня, едва открытая жила.

- Я украсила себя там давно, - шепнула Рути, протягивая руки к его бедрам, и проникая под пояс штанов, - но если хочешь…

- Оставь. Будешь рожать, снимешь.

Она подавилась, замолчала. Щеки ее почти светились в полумраке от прилившей крови. Мужчина знал хорошо, почему. Потому что сразу дал понять, что это всерьез, а не так, как прежде. Не на один раз, как она, опасаясь надеяться на иное, заставляла себя думать. Думала, конечно, думала! Шла к нему, как на смертный бой, упорно лезла, добивалась, а когда он сам сказал ей, бросив вызов, растерялась и испугалась.

Торин не стал ее мучить ожиданием. Не в первый раз. Смочил два пальца слюной, погладил по увлажнившимся складочкам, осторожно задевая изумрудную сережку, и слегка потягивая ее вверх-вниз. Дождался ее участившегося дыхания. Она раздвинула колени и легла, устраиваясь ровно, под него, заползла почти ему на колени.

Войти было непросто, оба напрягались, да еще и воздержание сказывалось. Одной рукой Торин придерживал ее, другой старался направить член так, чтобы не сделать ей больно. Рути морщилась и кусала губы, выдыхая через рот. Но скоро все получилось. Они нашли друг друга, соединились и слились в одно тело, и сразу стало тепло, а мучительное волнение ушло куда-то.

- Такой тяжелый и большой, - в ухо полился сладкий девичий шепот, - хорошо с тобой…

- Очень хорошо, - и он поцеловал ее, вдруг, внезапно осознав: вот же, теперь все, она приняла его. Удивительно, как они подошли друг другу. Впадинками, выпуклостями. Даже ритмом дыхания. Добрый знак.

Все вокруг теплело. Но даже после достаточно длительного перерыва с женщинами, не хотелось ни терзать ее грубой страстью, ни брать, как бездушное тело. Хотелось нежности. А не умел. Не так, в любом случае, как это было нужно. Но начал двигаться в ней, чуть раскачиваясь, и целуя ее, сдерживаясь ради себя же, ради них обоих.