Май 2015 года.
Я нервно смотрю на часы, чувствуя, как все мое тело трясет от охватившего негодования. Вот уже несколько месяцев, как мой муж вновь наплевал на данное обещание, и, зарывшись в делах с головой, перестал приходить домой к ужину. Мы меньше общаемся, перекидываемся лишь парой фраз, привычно интересуясь друг у друга, как прошел день, отделываемся сухими ответами. Я сломала всю голову, пытаясь понять, почему он так отдалился. Быть может, я в чем-то была не сдержана? Или простое желания ужинать полной семьей в наше время непозволительная роскошь? В сотый раз за последний час, я набираю его номер, слушая, как механический голос автоответчика сообщает о том, что вызываемый абонент не может подойти к телефону.
Сын уже несколько часов сладко спит, окруженный пластмассовыми роботами, которыми болеет в последнее время, не желая расставаться с ними ни на минуту. А я, как верный пес, ожидаю хозяина, не спешащего переступать порог своего дома. Ничего не меняется, я только сейчас осознаю, как глупо надеяться на то, что взрослый состоявшийся человек сумеет себя переделать.
В царящей в квартире гнетущей тишине тиканье часов бьет по нервам, словно тяжелой кувалдой давая мне по голове, которая нещадно болит, от переполняющих ее мыслей. Что-то не так. Его словно подменили — нет больше нежности, нет интереса, нет должной страсти… Я с ужасом гоню от себя самые страшные предположения, оправдывая его поведение скопившейся работой, когда слышу щелчок открывающегося замка.
— Не начинай, — с порога просит меня супруг, скидывая пиджак со своих плеч. — Я знаю, что задержался.
— Мог бы и позвонить, — из последних сил сдерживаю свое недовольство.
— У меня сел телефон, — коротко отвечает муж, глядя на меня ничего не выражающим взглядом.
— Отлично! Мог бы позвонить с рабочего, — не унимаюсь я.
— Мог бы, но как-то не подумал. Маш, давай ляжем спать, я просто с ног валюсь, — направляясь в спальню, отзывается муж, внезапно ставший настолько далеким, что я, на долю секунды, застываю в проходе, чувствуя исходящую от него холодность. Ни поцелуя, ни привычных объятий, словно я надоедливая муха, следующая за ним по пятам. Он устраивается на краю кровати, глядя себе под ноги, и устало расстегивает пуговицы на своей рубашке.
— Что-то случилось? Что-то, о чем я должна знать? — не спуская глаз с его осунувшегося лица, спрашиваю я, пытаясь унять пробивающую руки дрожь от какого-то нехорошего предчувствия. Андрей замирает, оставляя рубашку впокое, запуская пальцы в свои темные волосы. И молчит. Молчит невообразимо долго. Настолько долго, что я успеваю понять, что если он все же решиться ответить на мой вопрос откровенно, я, вряд ли, обрадуюсь услышанному. Мне хочется взять его за грудки и хорошенько встряхнуть, заставляя прийти, наконец, в себя и не мучить меня недосказанностью, но, вместо этого, я терпеливо взираю на него, не двигаясь с места. Он так и не поднимает своей головы, что-то разглядывая под ногами, крепко сжимая челюсть, словно боится, что не удержит тех слов, что грозятся слететь с языка. Я смотрю на него: на спортивную грудь, скрытую под материей нежно голубой рубашки, что сама покупала ему в местном торговом центре, на стройные ноги, скрываемые темно-синими брюками, их он предпочел выбрать сам, на его длинные пальцы, сцепленные в замок… Смотрю и едва не сползаю вниз по стене, от пронзившего насквозь внезапного осознания, что передо мной совершенно чужой человек.
— Андрей… — как-то надломлено, то ли вскрикиваю, то ли громко шепчу, призывая его хоть что-то ответить. Он делает глубокий вдох, какой-то судорожный, рванный, но так и не спешит посмотреть мне в глаза. В жизни женщины, нет, не каждой, лишь той, что когда-либо, пришлось столкнуться с подобным, рано или поздно приходит момент осознания, и он настигает тебя настолько внезапно, что хочется закричать во все горло от охватывающей душу обиды. Кто-то моет посуду, долго терзая себя различными предположениями, чтобы, споласкивая пену с фарфоровой чашки, вдруг найти для себя разгадку — у него появилась другая. Кто-то замечает следы от помады, кто-то улавливает шлейф чьих-то сладкий духов, кто-то случайно прочтет смс, а кто-то, как я, глядя на ссутулившуюся фигуру любимого человека, просто вдруг понимает это, и точка. Вот так, тихо, в темноте общей спальне, где мы вместе встречали рассветы, не часто, но все же, болтали о всякой ерунде, выбивались из сил от нескончаемых поцелуев… Вот так, в полной тишине…
— Андрей, — чувствуя, что голос мой еле слышен, пытаюсь прочистить горло, обнимая трясущиеся плечи, — не молчи.
— Я даже не знаю, как тебе все объяснить… — почти шепотом, отзывается муж, вскидывая голову и упираясь в меня своим карим взглядом. — Прости…
— У тебя кто-то есть? — уже не сдерживаю слез, но все же из последних сил пытаюсь подавить истерику. — Я дура, да? Навыдумывала всякой чепухи, ведь так? — подхожу к нему и устраиваюсь на полу у его ног, взяв его холодные ладони в свои. — Скажи, перестань меня мучать. Скажи, что на работе завал, что у тебя и на сон не хватает времени, только перестань так смотреть на меня…
— Маш, черт, — прижимая мои пальцы к своим губам произносит так вымученно, что я больше не в состоянии балансировать на этой тонкой грани между собранностью и полным опустошением. Горячие соленные капли стекают по моим побледневшим щекам, и я замираю, как изваяние, словно со стороны, наблюдая за нашей странной парой. — Прости, прости. Черт, Машка, прости!!! Я не знаю, как все так закрутилось, видит Бог, я совсем не этого для нас хотел! — он так лихорадочно прижимается губами к ладоням, словно бредя, повторяя одно и то же. Я яростно качаю своей головой, нарушая покой, ставшей вдруг такой тесной, комнаты, и впервые за эти неполные шесть лет брака, за те полтора года, что мы прожили с ним до заветного штампа в паспорте, я позволяю себе, громко всхлипывая, выть во все горло. Видел ли он когда-то меня такой? Вряд ли. Наверно, поэтому он так испугано смотрит на меня, мгновенно устраиваясь рядом и крепко притягивая к себе. Я чувствую тепло его тела, цепляясь пяльцами за рубашку настолько сильно, что слышится треск ползущей материи, стремясь как можно теснее прижаться к нему, дав понять, что никогда не смогу его отпустить. Не смогу, чего бы мне это ни стоило, он только мой, мой и Семкин, а все остальное вода, простое помутнение рассудка. Ведь разве может родной и любимый мужчина, вдруг перестать быть твоим?
— Никогда, слышишь? Я никогда тебя не отпущу! Ты только мой, понимаешь? — кричу, сквозь рыдания, и сама едва в силах разобрать свою спутанную речь. Я что-то еще говорю, прижимаясь щекой к его крепкой груди, когда Андрей подхватывает меня на руки и укладывает на постели, устраиваясь рядом, не разжимая объятий. За окном уже явно светает, и все чаще с улицы доносятся звуки проносящихся рядом машин, а мы все лежим, так и не начиная самый тяжелый разговор в нашей жизни. Я пытаюсь восстановить дыхание после своей затянувшейся истерики, а Андрей, молча, гладит мою ладонь, боясь нарушить охватившую меня апатию, чтобы избежать повторения моих судорожных рыданий. Как я могла упустить тот момент, когда муж увлекся другой? Как я могла допустить ее появление в нашей жизни? И насколько все это серьезно? Господи, голова разрывается от вопросов, ответы на которые пугают меня до дрожи. Я ведь никогда и не думала, что подобное может с нами случиться. Я была в нем настолько уверена, что рассмеялась бы прямо в лицо любому, кто посмел бы поставить под сомнение его верность. Глупая, какая я глупая! Что теперь? А главное, как? Как я должна теперь жить, зная, что больше не так важна для него, что другая дарит ему свою ласку и нежность?
— Как давно? — зная, что разговор не минуем, и мы лишь оттягиваем ту минуту, когда все же придется начать — мне слушать, а ему говорить, — спрашиваю я. Он на долю секунды прекращает водить своим большим пальцем по моей коже, но, все-таки, отвечает:
— Мы знакомы почти год.
