Я не верил в магию. В гадалок и предсказателей. В медиумов и прочих магов. А ещё с недавних пор я не верил нашим органам внутренних дел. После того, как выяснилось, что камеры видеонаблюдения на Литейном мосту и прилегающих улицах не работали именно в тот день, стало ясно, что правды от них ждать не стоит. И помощи тоже.

В отличие от Сабэль. Кем бы они ни была…

– Бутылка вина не в счёт? – стараясь не закряхтеть и не поморщиться, пытаясь уловить её взгляд, я уселся на сиденье рядом. – Знаете, права забирают и за меньшую дозу в крови. Полицейских не боитесь?

– Не всех, – пожала плечами сосредоточенная девушка, выворачивая на проезжую часть. Глаза её были совершенно обычными. – Не переживайте так, нас не остановят. Я знаю.

– Ну и? Куда поедем?

– К вам домой, конечно, – Сабэль настолько искренне удивилась моему вопросу, что я и сам смутился: действительно, что это я?

Люди по улицами шли сконфуженные непривычным морозом, закутанные в шарфы, варежки, в шапках по самые глаза. И чем больше темнело, тем меньше оставалось пешеходов – холодало не на шутку. В последнее время словосочетание «аномальные морозы» потеряло былую значимость. Чуть ли не каждое утро фиксировался новый температурный антирекорд для Северной столицы.

– Этот холод кого-нибудь скоро убьёт… – как-то уж очень пророчески, медленно произнесла Сабэль, и я поймал себя на мысли, что вроде как начал привыкать к этому её странному умению «читать мысли».

Спустя минут десять мы прибыли на место. И только когда моя спутница хрустнула ручным тормозом, до меня дошло, что адреса я ей не называл. А вот это уже походило на дрянной сюжет. Или сон. В этот момент сделалось действительно жутко, вспомнились какие-то фильмы про вампиров, где для кровососа обязательным было приглашение в дом, про ведьм каких-то, что пожирали падких на женские прелести мужчин, и ещё более жуткая жуть, но я быстро взял себя в руки. Да, Сабэль странная. Очень. Да, она знает или угадывает то, чего знать не должна, а угадать столько фактов про чужую жизнь попросту невозможно. Всё так.

Но она обещала сказать, кто угробил мою семью. А ради этого, спустя год разочарований и пустых надежд, я готов был на многое…

Парадная была темна, как каземат. То ли забавлялся кто, то ли проводка давно уже нуждалась в замене, но новые осветители дольше суток тут не работали. От мизерных окошек, что располагались даже не на каждом пролёте, почти не было толку, и жильцы давно свыклись. Большинство ходило с маленькими карманными фонариками. Я же как-то обходился – подниматься всего-то на второй этаж.

Как только мы вошли, нас обогнала тонкая высокая тень с тем самым карманным диодным фонариком.

– Добрый вечер! – прозвенела тень музыкальным голоском, и я узнал в ней Сашу, молоденькую совсем девушку с третьего этажа. Единственную, кто стабильно здоровалась со мной и была искренне приветлива весь этот чёрный-пречёрный год, в каком бы состоянии я ни пришёл домой.

– Добрый… – прохрипел я и, прочистив горло, решил поддержать разговор: – Всё на скрипке скрипишь?..

Но девушка уже не слышала, стукнув дверью этажом выше, точно над моей квартирой. Странная она, подумал я. Будто не от мира сего. Глядишь на неё, и кажется, что всё вокруг ненастоящее, серое всё и плоское, а она одна – нет. Она как бы… выпуклая. Цветная, что ли…

Сабэль, оказалось, видела в темноте, как кошка, чему я не очень-то удивился. Она молчала всё время, пока мы поднимались на второй этаж, а было это не быстро. Только когда я с минуту провозился у двери, гостья подала голос:

– Передумали?..

В вопросе было столько насмешки, что я чуть ключи не выронил! Ничего не ответив, я утроил усилия: дрянной замок никак не желал отпирать старинную дверь. Никогда такого не было! Словно бы сама квартира не хотела впускать в себя эту странную армянку…

Но я таки вышел из противостояния победителем.

– Вот тут вешалка. Тут можно присесть и разуться. Здесь туалет, если нужно. Вон там зал, – указал я в сторону гостиной, ничуть не заботясь, что за слово «зал», окажись Сабэль коренной петербурженкой, меня могут четвертовать на месте, кремировать тут же, а пепел смыть в унитаз под четверостишье Иосифа Бродского.

Под видом, что нужно поставить чаю, первым делом я прохромал на кухню, где быстренько налил себе водки и выпил. Вроде стало полегче. Распахнул форточку, ведущую внутрь «колодца», вечно заставленного не понять чьими машинами, и понял, что пророчество Сабэль вряд ли сбудется. По крайней мене, сегодня: на улице начинался снег «на радость» нашему неизменному дворнику-узбеку. А значит, мороз, наконец, отступал.

– О, вы любите живопись! – послышалось из глубины квартиры.

Я скривился, будто под рёбра, точно меж пятым и шестым, вошёл тонкий стальной штырь. И махнул из горла, ощущая пробуждение нехорошего жара внутри.

– Люблю…

– Что? Не расслышала…

– Люблю! – прокашлялся я.

Лена была просто великолепной художницей! Ей прочили выставки в разных галереях города по окончании композиции, вплоть до Эрмитажа, если то были не слухи. Я старался особо не лезть к ней во время работы над серией картин, не мешать. А на деле получилось так, что я просто-напросто не участвовал в её творческой жизни, сторонился её, чем, наверное, очень обижал супругу…

Вот ведь как бывает! Я, простой слесарь-жестянщик, человек без каких-либо талантов и особенностей, остался жить, а она, видная молодая художница – погибла. Да нет же никакой справедливости! Разве справедливо, что мой сын погиб потому, что я самолично заставил его пристегнуться, заботясь о безопасности?!

С чашкой чая к Сабэль я вышел только через несколько минут, когда бутылка опустела почти на треть.

– О, я буду не чай. Вы не против? – Сабэль мягко потянулась к стоящей на журнальном столике не откупоренной «Изабелле». Откуда вино-то? Она ж не несла вроде ничего. – Так кто, вы говорите, автор этих картин?

Я завозился с бутылкой и штопором, старательно не глядя на портреты по стенам. Никогда они мне не мешали. Даже в первые дни после её гибели. А сейчас почему-то взирали с укором.

– Моя жена.

– Елена?! Надо же! У неё талант!

Горлышко хрустнуло.

– Оу, ничего, ничего… так даже пикантней, – опять этот нехороший огонёк в светло-карих, почти ржавых глазах.

Я налил бокал почти доверху и с громким стуком поставил бутылку на столик. Взяв его, гостья поднялась и неспешно пошла вдоль стен, внимательно разглядывая портреты. Сабэль вышагивала бесшумно и красиво, держа спину не хуже русской императрицы. Не виляла зазывно бёдрами, хотя там было чем вилять, и не жеманничала. Но если в баре я глядел на Сабэль смело, не таясь, то сейчас сразу же отвёл глаза от её фигуры.

– Нет, так дело не пойдёт. Вам нужно выпить, – вдруг заключила она и скрылась на кухне.

Я проводил девушку взглядом, уже всерьёз думая, что она на самом деле какая-нибудь маньячка. Если так, всё сходилось: не известные никому факты из моей жизни, желание напоить, странный стеклянный взгляд иной раз… Но только вот я не был приучен бросать дела незавершёнными. Кем бы она ни оказалась, я услышу от неё обещанное.

Гостья вернулась с начатой бутылкой водки и сразу же налила полную стопку.

– Пейте! – безапелляционно заявила Сабэль. – Я понимаю, как это выглядит, но… Я вижу, что вы пока не готовы к тому, зачем мы здесь. Выпейте, прошу.

И я закинул горячительное в голодную пустоту внутри себя, ощущая, как та в ответ, теплея, набухая и пульсируя, стискивает горло привычными уже тоской и злобой. Но Сабэль всё ещё чего-то ждала, разглядывая моё лицо, словно один из портретов.

Тогда я налил и выпил ещё одну, не дожидаясь обслуживания.

– Я слушаю, – и эта стопка отправилась в пустоту.

Снегопад за окном как-то враз усилился. Белый мир зарябил, как от помех, и показалось, будто вот-вот пропадёт эта кривая картинка, и всё… изменится. Во дворе заистерил прерывистый автомобильный клаксон, послышалась родная речь Тамерлана – старый дворник Акбар отчитывал очередную умницу, бросившую свою машинёшку посреди и без того тесного дворика.