– Допустим, меня дома все равно не хватятся, – сказала я, не зная, радоваться этому факту или печалиться. – Папа сегодня ночует у противной Катерины. Но тебя-то родители точно потеряют. Мне позвонят, а я трубку не беру.

– Думаю, зарядки на один звонок другу хватит.

Я уселась на подоконник и уставилась на Ирку. Глаза к тому времени уже привыкли к темноте.

– Дане позвонишь?

– Кому ж еще? Я сейчас!

Ира вышла из комнаты. Вскоре до меня донесся ее глухой раздраженный голос. Даже в такой ситуации близнецы умудряются о чем-то поспорить. В нежилой пустой квартире я слышала каждый шорох. Сверху у соседей по-прежнему лилась оркестровая музыка. Будто кто-то решил на ночь глядя переслушать торжественные гимны всех стран. Откуда именно это доносилось, разобрать было сложно. Внезапно музыка смолкла. Ирка закончила разговор, и в квартире повисла гнетущая странная тишина.

– Ир? – наконец позвала я.

Тут Ирка так истошно заверещала, что я в полной мере ощутила на себе выражение «кровь леденеет в жилах». Третьякова влетела в комнату и захлопнула за собой дверь.

– Что там? Что? – Я спрыгнула с подоконника и пододвинула к двери тяжелое старое кресло. От страха сердце колотилось в горле.

– Не что, а кто! – Ирка взгромоздилась в кресло.

– Кто? Там лысая сумасшедшая?

– Сумасшедшая? Нет, там крыса!

– Крыса?

Час от часу не легче. Крыс я любила не больше, чем подозрительных пожилых женщин без волос.

– Даня придет?

– Куда он денется! Два раза ему адрес повторила, прежде чем телефон отключился.

Мы с Иркой замолчали и принялись прислушиваться к звукам. Теперь в углу, где были свалены еще какие-то картонные коробки, послышалось непонятное копошение. Если тут в каждой комнате по крысе…

– А на фига ты кресло придвинула? – спросила Ира.

– Я ж не знала, от кого ты сбегала, – пожала я плечами.

– Там всего лишь крыса.

– А вдруг она с человеческий рост?

Представив себе крысу с человеческий рост, мы обе нервно захихикали. В какой-то момент мне показалось, что если я и дальше буду прислушиваться ко всем шорохам, голосам, гимнам за стенкой, то просто сойду с ума.

– Меня Марк поцеловал, – сказала я.

– Что-о? Да ладно! – Ирка заерзала на старом кресле, в которое уселась с ногами. Ее в глаза в темноте лихорадочно заблестели. – Куда?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– В макушку.

– В макушку? – удивилась Третьякова. – Меня так мама перед школой целует.

Я принялась рассказывать о нашем совместном украшении зала. Вспомнив об этом дне, даже на душе стало легче. Правда, меня беспокоило, что за все время моей болезни Марк ни разу не написал. Наверное, его испугала моя странная реакция на тот поцелуй. Веду себя как дикарка. Ирка тоже отвлеклась на мой рассказ, и на шорох в углу мы больше не обращали внимание.

– Ну, а у тебя чего? – Я кивнула на разряженный телефон, который подруга крепко сжимала в руке.

– Вадик не пишет уже второй день. Мне кажется, что эти ребята, которые с ним служат, настраивают его против меня.

– Для чего им это?

– Считают, что я Вадика не дождусь, что все девчонки – легкомысленные изменщицы. А ты ведь знаешь, какой у меня Вадик доверчивый.

Я только головой покачала. Доверчивый. Какое слово-то она подобрала. Ему бы больше подошла другая характеристика – ведомый.

Наконец мы услышали в коридоре голоса. Снова громко звякнул велосипедный звонок, послышался грохот, а затем и отборный мат.

– Это че такое у порога? – жалобно простонал Даня. – Шею свернуть можно!

Ирка вскочила с кресла, вдвоем мы оттащили его обратно к куче с другим хламом. Распахнули дверь. Даня уже поднимался на ноги, а Никита услужливо подсвечивал другу фонариком.

– Не мог раньше его включить? – ворчал Третьяков.

– Я включил, чтоб полюбоваться, как ты красиво растянулся, – ответил Яровой. – Жаль, сфотографировать не успел.

– Привет! – веселым голосом отозвалась Ира.

Даня исподлобья глянул на сестру. В свете фонаря он казался еще более рассерженным, будто вот-вот кинется на Ирку с кулаками.

Выйдя на улицу, я полной грудью вдохнула свежий вечерний воздух. Сколько мы пробыли в заточении? Из-за страха время тянулось так медленно... На небе уже появились бледные звезды. Но судя по звону и стуку колес, что доносились со стороны остановки, трамваи еще ходили.

Сво-бо-да! Какое сладкое слово! Я была рада видеть болтливого ворчащего Даню, и даже молчаливого Никиту. Вчетвером мы пошли через темный двор, и я еще пару раз обернулась, чтобы посмотреть на четырехэтажку с потухшими окнами. Свет в тринадцатой квартире по-прежнему не горел.

А на улице Мира еще кипела вечерняя жизнь. Вчетвером мы брели в сторону нашего дома. Никита шел чуть поодаль и подкидывал одной рукой литровую бутылку колы, а Даня донимал нас с Иркой вопросами:

– Ну, и что наши дорогие Даша и Башмачок хотели там найти?

Мы с Ирой переглянулись.

– Вообще-то в этом доме живет твоя обожаемая Амелия! – ядовито ответила Третьякова.

Даня тут же пихнул локтем Иру, а Никита странно усмехнулся.

– И зачем вам к ней?

– Просто поболтать! – обиженно буркнула Ира. Неужели мальчишки думают, мы будем посвящать их в наши секреты?

– Мы в эту колясочную из любопытства заглянули, а потом нас кто-то запер, – сообщила я.

Снова вспомнила про свои подозрения по поводу слежки и принялась оглядываться по сторонам. При этом встретилась взглядом с Никитой, который шел за нами и без смущения пялился на меня. Подкидывал эту несчастную бутылку одной рукой и ловил, на нее не глядя. Пришлось первой быстро отвести взгляд, потому что Ярового ничего не может смутить.

– Метлой дверь подперла соседка с первого этажа, – сказал Даня.

– Жуткая старуха? – ахнула Ирка.

– Жуткая? – удивился Даня. – Бабуля – божий одуванчик.

– Как же, одуванчик! – хмыкнула Третьякова. – Не удивлюсь, если она на этой метле и летает.

Даня громко расхохотался. На нас даже прохожие оглядываться стали.

– Что ты гогочешь? – еще больше рассердилась Ирка. Еще бы! Мы с Третьяковой такой стресс пережили, а эти двое веселятся. – Тебя совсем не смутило, что она лысая?

– Лысая? – снова удивился Даня.

– Как коленка! – поддакнула я.

– Нормальная она, с красивой прической. Вас там совсем переклинило в этой пустой хате, что ли?

Мы с Ирой снова переглянулись.

– Бабулечка сказала, что вчера вечером кто-то замок сорвал с колясочной, а ремонтник только на следующей неделе придет, – продолжил Даня свой рассказ, перекрикивая треск пронесшегося мимо мотоцикла. – Вот она и караулит, чтобы шпана всякая не ходила. Вдруг че сопрут или подожгут? Еле вас отмазал. Сказал, что вы немного слабоумные, подъездом ошиблись.

– Сам ты слабоумный, – огрызнулась Ирка.

Узнав, что все-таки нас закрыл не мой преследователь, а караулящая в подъезде безумная «бабулечка», мне стало немного легче. На всякий случай я в очередной раз оглянулась в поисках «маньяка», но снова встретилась взглядом с Никитой. Даня, заметивший наши переглядки, склонился ко мне:

– Когда же вы помиритесь?

– А мы больше не в ссоре, – громко сказала я. Хотя Яровой, следовавший по пятам, и без того слышал каждое наше слово. – Я больше не чувствую ни обиду, ни злость. Мне просто все равно.

– Никитос давно хочет снова с тобой общаться, – ничуть не смущаясь Никиты, продолжил Даня.

– Да? Почему же он сам мне об этом скажет? – спросила я.

Даня тут же по-свойски обнял меня за плечо.

– Да ты пойми, дуреха, в тот раз Никита набил морду тому щеголю не потому что мы двор на двор. Он ведь хотел…

В этот момент за нами раздалось шипение, а затем сверху фонтаном полилась кола.

– Никита! – заверещала Ирка. – Придурок!

Мы втроем бросились врассыпную, а Яровой продолжал разбрызгивать из взболтанной бутылки колу, словно был автогонщиком, прибывшим первым к финишу. Ирка отряхивалась от липких капель и забавно ругалась, а я смотрела на Никиту и почему-то не могла сдержать смех. Даня бросился к Яровому и, дурачась, запрыгнул к нему на спину. А я внезапно, глядя на эту картину, под Иркины вопли и шум проносящихся мимо машин почувствовала себя очень счастливой. Будто внезапно все стало как раньше. Мы снова вместе. Сейчас я вернусь с прогулки домой и меня, вместо пустой квартиры, встретит мама.