Мне говорят заткнуться, приводя в довод, что моя книга – это сиречь беллетристика на религиозных догматах. Я предлагаю всем купить мою ещё не вышедшую новейшую книгу о культе атеизма и безбожия в умах ватиканских врачей. Мне говорят, что я несу чушь. Я предлагаю освятить мою книгу, кто-то из зала просит не устраивать из-за неё теракт. Мы смеёмся, а до меня доходит, какой инфо-кошмар начнётся в сети, и я думаю, что до выпуска эпизода в эфир надо к этому как-то подготовиться.

Нам транслируют видеоролик о конфуцианстве и летающем макаронном монстре.

Никто не понимает суть.

Не дождавшись окончания ролика, я пытаюсь всем объяснить, что ролик – дерьмо и неверно передаёт отношение человеческой природы к сверхъестественному. Они раздражаются на мои популистские выпады. Мне хочется довести их до состояния, когда кто-то полезет со мной в драку. Я чувствую, как саданит в кулаках, я представляю, как кровь морально устроенных в этой жизни священнослужителей заливает их козлиные бороды, как округлятся глаза буддиста, когда он получит под дых. Как радостно будет хлопать в ладоши политик, подпрыгивая на месте от возбуждения.

Майер, по ходу шоу, держит общий настрой – она мгновенно сбивает отвлечёнными репликами мои выпады, выпады святош, выпады политикана. Я вижу и ощущаю – ей всё по нраву, шоу идёт так, как надо. Она слегка упивается этим. До меня доходит, что я единично на одной стороне, а они все на другой. Это пахнет некой подставой, поэтому я затыкаю рот и сверлю Майер недовольным взглядом. Она подмигивает мне, слегка пародируя мою брошенную ей в начале шоу ухмылку. Так, что никто и не понял.

Талант!

По ходу витиеватых итоговых монологов все забывают главный вопрос выпуска, продолжают кричать, доказывать друг другу невнятные вещи, вздевать руки и махать микрофоном.

Объявляют стоп.

Все неожиданно успокаиваются.

Я достаю телефон, и социальные сети заботливо преподносят мне фото Эвы на фоне железнодорожного вокзала старого города.

Я немыслимо везуч.

До неё – пару часов езды на самой лучшей арендованной машине.

Рукой подать.

Я медленно иду по бесконечному коридору телестудии. На стенах, через ровные интервалы – маленькие фотографии в рамках. Запечатлены события от самого основания телеканала – до недавнего события, касательно ухода президента. На этой последней фотографии я вижу себя, танцующего на заднем плане вместе с Афиной. На переднем – художник что-то шепчет свое жене. Фотография вышла нелепо-красивой, неофициальной, интересной.

Мне навстречу, увлечённо обсуждая, размахивая руками, идут Илья и Майер. У них по-деловому быстрая походка вполоборота друг к другу. Чуть не сбивая меня, Илья отвлекается, будто не узнаёт, потом начинает сиять и, тыча в моё плечо указательными пальцами, начинает тараторить:

– Ну, ты, брат, демон демагогии. Так держать. У нас тут полно новых проектов с твоим участием! Бурого зацепим, Гавриляйкиса, такие потрясающие вещи сделаем. Позволь представить: наш новый великий продюсер.

Майер берёт меня за лицо своими длинными кистями рук, притягивает к себе и целует в лоб:

– Ты ещё послужишь на славу мой скандалист, – говорит она грубым голосом.

Я кладу руку на сердце и сдержанно кланяюсь. Майер делает жеманный жест рукой, прокрутив ею в воздухе. Илья спешно идёт за ней, показывая мне жестом: «Позвоню».

В моей голове играет отрешённый амбиент.

В моей голове проявляется снимок: карта старого городка. Я слышу гул поездов и переговоры с железнодорожной станции. Я вижу Эву и чувствую лёгкое волнение от воскрешения позабытых, утопленных годами чувств. Это очень удивляет – знать, что ещё можешь такое испытывать.

На карте указаны вешки памятных мест, достопримечательностей, пунктиром обозначены маршруты перемещений.

В моей голове сдвигаются расписания дел.

Мимо меня проходит католический священник, он бросает мне миролюбивое: «Храни вас Господь». Я отвечаю ему кивком. Коридор темнеет, но священник озаряется свечением. Священник гол. На его спине, сочащаяся кровью, неразборчивая надпись. Священник поворачивается ко мне лицом, поднимается к потолку и поднимает же руки, делая вид, будто его распяли. Он игриво улыбается. Мы оба понимаем – всё это – первоклассная шутка.

В моей голове, отстуком на бескрайне белом, чеканится строка: «на его спине маньяк вырезал своё уже классическое “Gott ist tot”».

Сегодня рыбаки нашли «поплавок» – обвешанный золотом разбухший и без того жирный труп мужчины лет шестидесяти. Одежда отсутствует, татуировок нет. В бороде – грязь. Пахнет, несмотря на лёгкий мороз – мерзко. На спине, вырезанная ножом, плохо разборчивая надпись: «Gott ist tot».

Следователь Светлый шумно вздохнул, почесав зажатым в руке карандашом небритую шею.

– Переверни обратно на спину и принеси попить, – сказал он прыщавому сержанту, чересчур увлёкшемуся осмотром тела.

– А как это он всплыл? – спросил сержант.

– Иди попить принеси. А лучше у этих вон термос возьми. У каждого из этих, – Светлый махнул карандашом назад, – должно быть. В приоритете кофе, давай.

Сержант пошёл к стоявшим на берегу водохранилища рыбакам. Разномастные, с бурами в руках, в валенках и цветных куртках они полушёпотом обсуждали увиденное. К ним подходили местные, живущие в частных домах поблизости. Светлый обернулся и прикрикнул:

– Почему на тонкий лёд выходим, а?

Никто не ответил, все так же продолжили стоять, глазея, гомоня, пихая сержанту свои термосы и пакеты с едой, указывая толстыми рукавицами на середину водоёма, что-то друг другу объясняя. Огромные льдины уже подтаивали – восход принёс горячее солнце. Оно ярко слепило на чистом небе.

Светлый присел у трупа: множество перстней (по несколько штук на каждом пальце), несколько толстых цепей на шее, большой крест на груди. Всё из золота с инкрустацией камнями. Антикварная вульгарность. Светлый снял один из перстней с верхней фаланги опухшего пальца утопленника и положил в передний карман куртки. Обернувшись на толпу, он заорал:

– Кто обнаружил труп?

Из толпы вышли двое. Очень охотно, очень взволнованно начали рассказывать, как ещё вчера готовились выехать поутру, как собирались, как «отбрехались» от жён. Светлый терпеливо ждал, неосознанно оставляя витиеватые штрихи карандашом в блокноте. Рыбаки перешли к сути: труп нашли, как только приехали, у самого берега, там же, где и лежит сейчас. Такое видят впервые.

Подошёл сержант, в одной руке – шапка, в другой – расписной термос. От головы сержанта шёл пар. Светлый забрал термос, отвинтил крышку, налил в неё содержимое, выпил. Пальцем показал сержанту на обнаруживших труп рыбаков:

– Запиши данные и бегом у всех приезжих интервью собирать. Местных не трогай. С местными я сам. Кое-что проверить надо, – добавил отрешённо Светлый.

Со скрипом, коряво урча, к самой воде подъехал старый полицейский фургон. Из него, в штатском, вышел широкоплечий, с будто вздутыми грудными мышцами Зор. Он вальяжно махнул сержанту, крепко пожал руку Светлому. Светлый чуть улыбнулся:

– Утро доброе.

Зор натянул резиновую перчатку, присел рядом с трупом и приподнял его, касаясь плеча.

– Эге, – громким басом выдал Зор, осмотрев спину.

– Да, – подтвердил Светлый.

– Третий.

– Третий, – кивнул Светлый.

– Богатенький экспонат, – продекларировал Зор, с сожалением глядя на свои промокшие чищенные ботинки. Он стянул перчатку и рассеянно положил её в задний карман брюк.

– Чего мятый такой? – спросил Зор, вытащив пачку сигарет и протянув Светлому, угощая.

– Надо по церквям запросить, узнать, кто зимой пропал, – задумчиво пробормотал Светлый, выуживая сигарету, – да местных поспрашивать.

– Не учи учёного, – флегматично сказал Зор.