Читатели идут на фоне ночного неба и монохромной действительности вокруг. Они всё-таки раздавят тебя. Им неинтересны твои судорожные желания убежать от себя, поймать что-то, что ты там придумываешь себе. Тяжёлый звук на низких частотах так же медленен, как их путь вперёд. Звук этот – растянутый во времени голос, что раздаётся из рупора железнодорожной станции.

Читатели переговариваются.

Спустя три года с нашей первой встречи, перед её отъездом в другую страну мы практически не общаемся. Этот отъезд воспринимается как побег в нечто светлое, прекрасное новыми надеждами и перспективами.

Я же – жалкий, мелочный, остаюсь на этой перевалочной станции. Я пишу ей гадости, где-то глубоко недоверчиво радуясь за неё, опустошённый от самого себя и бессмысленных ожиданий.

Она улыбается на фотографиях.

Она на них совсем чужая.

Она напишет, что рассталась со своим прошлым парнем, она будет писать, что счастлива с новым парнем, она будет писать про учёбу, полную радужного жизнь, горизонты, возможности, друзей.

А я через пару лет отстранённо забуду об этой интриге, окунувшись с головой в деятельную жизнь.

Холодный воздух внутри лёгких. Два коротких выдоха, один глубокий вдох. Глухой удар стопы о землю. Множество белых лап ветвей в парке проносятся мимо. Боль в мышцах изнуряюще суживает сознание.

Мне хочется загнать этого ублюдка до смерти.

Беги, мразь.

БЕГИ.

КЛИШЕ № 2: «Янос Рувер сидит в тесном офисе за рабочим компьютером в приятной прокрастинации. Он пересчитывает в голове денежные накопления за последний год и радостно улыбается. Он звонит в туристическое агентство и будто небрежно интересуется о выгодных семейных предложениях».

Я лежу на полу, пытаясь втянуть побольше воздуха. Окна раскрыты настежь, в комнату летит бриллиантовой дымкой снег. Я не могу надышаться этой баснословной свежестью.

ВСТАТЬ! ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Пронзительный звонок телефона, лежащего на столе. Звонок цикличен. Он нагнетает истеричную атмосферу. Он неуместен, раздражающе криклив. Он заражает меня панической атакой.

Я продолжаю лежать на мягком тухлом ковре с примятым ворсом, пытаясь втянуть побольше холодного воздуха.

Порядок не работает. Беспорядок не работает. Работает удача и подмахивания готовым материалом в момент обращения её взора на тебя. Делай свой материал и броди с ним по обочине, пока кто-то не спросит: «Работаешь?». Давеча свезло пару раз подъелозить задницей навстречу фаллосу судьбы, а теперь стало ясно, что за фрукт этот Янос Рувер.

Кончился интерес от фортуны и нет умения держаться на плаву?

Кончился ты. Не правда ли?

Это навевает каким-то фатализмом.

Это всё от безделья, веселья, вольнодумности под соус необязательств. Работать надо.

ВСТАТЬ! ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Телефон продолжает звонить. Мне кажется это чем-то бестактным. Дюжина за дюжиной звонков. Даже если это и что-то важное. Оно не сравнится с той катастрофой, что сейчас на самом деле происходит. Без гипербол. Я слышу сдавленный смех воображаемого шёпота. Я здорово его смешу.

Телефон замолкает.

Тишина – ласкает и баюкает.

Я лежу. В моей голове, словно разорванное лоскутное одеяло: разрозненные люди бредут по пустым страницам. Я пытаюсь раскрыть их за первые пять сцен. Это такая игра. Я обнажаю их характеры, их мотивации, их прошлое, их надежды и, самое главное – их Проблему. Я пытаюсь связать всё это воедино, упорядочить, а позже удалить ненужное.

Одеяло рвёт по швам от (ПАНИКИ)/(ОЧЕРЕДНОГО) тревожного звонка телефона. Стол раскалывается на две части, будто его распилили, чёртов телефон падает на пол. По полу ползут трещины, обнажая бетонные внутренности с торчащей из них арматурой. На меня недоумённо глядят соседи. Я подмигиваю им, на секунду превращаясь в их предмет очарования, заставляя их простодушно махнуть на меня рукой. Крошево бетона разлетается в стороны. Дом разваливается на огромные бесформенные фрагменты, утопая в пыли.

Жители падают, кашляют, трезвеют и осуждающе на меня смотрят.

– ДА!?

Илья восторженно напоминает мне, что завтра я должен быть на ток-шоу. Он спрашивает, как мои дела? Я отвечаю ему, что всё прекрасно. Он также напоминает мне о встрече с киноделами, и я чувствую, как Илья счастлив. Это заразительно. Я вдохновенно расспрашиваю детали встречи, что надеть, чем смазать, где побрить, на чём акцентировать внимание.

И спустя минуты разговора – тишина.

Ласкающая.

– Микрофон повыше, – делает замечание редактор.

Рядом со мной возникает один из его ассистентов. Он дёргает петличку микрофона на моей рубашке, бесцеремонно пытаясь натянуть её повыше. Я бью его по рукам и поправляю всё сам.

Позади, на трибунах, рассаживают массовку. Ассистенты просят расчёски, перетасовывают людей по своему внутреннему порядку, дают рабочие указания в рации и всё никак не могут настроить свет. Оператор, стоящий рядом со мной, деловито покручивает наушник и возится с камерой. Я пью предложенный мне невпопад кем-то из проходящих мимо чай, в какой раз поражаясь этой закадровой суматохе, закулисной захламленности и всеобщему хаосу.

На площадке появляется Майер. Она тянет губы трубочкой, перечитывает с планшета текст, держа его в вытянутой тонкой руке. Время от времени она на автомате покручивает в воздухе затёкшую кисть. Визажистка, будто совсем не к месту – вальяжно водит по её щекам толстой кисточкой. Майер, ощущая мой взгляд, поднимает на меня глаза. Я салютую стаканом с чаем и гипертрофированно ухмыляюсь.

На сцене школьного зала, в плохо скроенном костюме Гамлета сидит Янос. Он держит череп из папье-маше и отстранённо смотрит в зал. Луч прожектора освещает его скорбную фигуру. Янос произносит монолог. За ним девушка, исполняющая фоновую вторую роль. Она вся из кожи вон лезет и пытается что-то из себя изобразить. Монолог Гамлета-Яноса завершён. Зал взрывается овацией.

ЗТМ.

Пропустив несколько репетиций подряд, опоздав на третий показ, шатающийся Янос проходит в зал и видит: девушка фоновой второй роли, в элегантном платье, стоит с мраморным черепом в руках и ей, согласно загоревшейся надписи «Applause», – аплодирует весь зал.

«APPLAUSE»!

«Религия! Политика! Искусство! Жизнь!» – вдруг раздаётся над головой. Загораются лампы и Майер выходит на середину площадки, чеканя свой текст, объясняя тему, показывая узкой ладонью вверх, на экраны. На экранах проигрываются нарезанные важным видеоряды. Майер начинает задавать вопросы, требует россказней и отношений к и об от приглашённых гостей.

Камера номер один смотрит на жирного попа. Он рассказывает о «единой энергии воздействия» между политикой и религией. О синтезе искусства и необходимости «ока» за всем этим делом. Тощий мулла с брезгливым лицом говорит о необходимости строгого соблюдения каких-то требований, а иначе это грозит насилием. В их монологи вклинивается политик с крючкообразным носом. Он выкрикивает провокационные вещи и суматошно откашливается после каждого предложения. Лысый буддист улыбается и старается нежно что-то объяснить. Католический священник краснеет после сотого вопроса о педофилах. Поп отрицает, что роскошь – это не необходимость. Яростно кричит, отвечая на вопрос о недавнем освящении ядерной ракеты в прямом эфире, объясняя про принцип непротивления злу. Мулла устанавливает таксу минимального пожертвования на этот год. Политик хвалится многообразием религий.

Я понимаю, что талант Майер – находить таких крайних в своём ремесле представителей. Проникаясь духом бессмысленной ругани на пустом месте, стадно и животно я пытаюсь всем втолковать, что вся эта мифология – дешёвая психотерапия, и она потеряла свою актуальность. Я теряю лицо, но что мне.