«Кстати, о Грейнджер. Она ведь считает, что недавние смерти двух Пожирателей как-то связаны с крестражем».
— На Юго-Востоке Британии, километрах в ста от государственной границы, — начал Драко, воскрешая в подсознании жуткие колдографии, опубликованные в газете, — в лесу нашли трупы Долохова и Роули. Мои люди предполагают, что это имеет прямую взаимосвязь со шкатулкой.
О том, с каких пор Гермиона Грейнджер вошла в параноидально-узкий круг его близких соратников и как давно стала одной из «людей» Драко Малфоя, молодой человек решил не задуматься, отложив эти почти риторические вопросы в копилку «Поразмыслить на досуге».
— Видишь ли, как я уже говорил, внутри шкатулки находится девять сосудов, — голос Люциуса был елейно-мягким, тягучим, как патока, сладким настолько, что становилось приторно. Мужчина всегда использовал этот приём, чтобы сообщить своему собеседнику не самые хорошие новости или же убедить его в своей правоте, — Драко не был бы Малфоем, если бы у под кожей не отпечатался этот трюк. — Восемь из них заняты, а вот девятый по-прежнему пуст, — заключённый сделал особый акцент на этом слове, как бы подчёркивая, для кого предназначалось последнее место. — Магия копится и преумножается внутри ларца слишком долго, а новая энергия не поступает, поэтому шкатулка заполняет последний сосуд сама, вытягивая из других волшебников, участвовавших в ритуале, их силы вместе с жизнями.
Драко вздрогнул.
Подобная «функция» крестража-убийцы вполне объясняла исчезновения у Антонина и Торфинна магических сил и полное опустошение тел обоих изнутри.
— Это странно. Почему тогда шкатулка не забирала магию так долго, а потом поглотила её сразу из двоих?
— Потому что силы, оставшиеся в телах твоей дражайшей тётушки Беллы и Волдеморта, — слизеринец скривился, уповая на то, что отец не подберёт какой-нибудь эпитет для описания его «тёплых» отношений с Тёмным Лордом, — когда они погибли, не исчезли, как это происходит у других волшебников, а перешли к шкатулке. Иначе говоря, сами того не предполагая, Лестрейндж и Реддл уберегли меня, Корбана, Родольфуса и Августа от верной гибели.
Люциус засмеялся в той самой манере, дающей понять, что развеселившемуся волшебнику в который раз удалось уйти от ответственности за свои деяния, в то время как младший Малфой хмурился. С одной стороны, в этом рассказе ему всё было понятно, но с другой… Что-то определённо не сходилось.
— Говоришь, уберегли? — слизеринец мрачно усмехнулся. — Почему именно вас, а не кого-то другого? Скажем, ларец мог убить Руквуда вместо Долохова, или, например, — пауза заменила «тебя», — Роули.
— Я не знаю, Драко, — слова отца прозвучали как-то слишком омерзительно-мягко, словно он понял, что подразумевалось под молчанием сына. — Крестраж — это, по сути, та же рулетка. Невозможно предугадать, кого прикончит следующим.
В гробовой тишине стало слышно, как мистер Ротман, стоящий за дверью, доложил одному из многочисленных служащих тюрьмы, что «посиделки» в охраняемой им камере завершатся через пять минут. Малфой-младший же этого совершенно не замечал, впервые осознав, что в любой момент может лишиться отца. Да, он не испытывал к Люциусу сыновьей любви в обычном понимании этих слов, но, несмотря на все поступки, совершенные мужчиной, в том числе и по отношению к нему самому, не желал ему смерти.
— Мне действительно жаль, что я не могу сказать тебе, где я оставил шкатулку, Драко, — тяжело вздохнув, нарушил молчание заключённый тем удручающим тоном, свойственным старикам, когда те находятся на закате своих лет и уже готовы к смерти.
Драко ничего не ответил. Лишь спустя пару минут, когда размышления о том, сможет ли он рассказать о возможном в ближайшем будущем развитии событий матери, вместо галстука начали душить его шею, мозг неожиданно «выплюнул» идею, на которую натолкнула Малфоя Грейнджер тем вечером в День всех влюблённых:
— Есть предположение, что крестраж могли украсть, — интонация затерялась в шуме скрипнувшей двери и глухих шагах вошедшего аврора. — Как ты думаешь, кому это могло быть нужно?
Прежде, чем исчезнуть в дверном проёме в сопровождении стража порядка, Люциус озвучил подозрение, успевшее проесть его сыну мозг. В тихой камере прозвучало:
«Лукас Уокер».
***
Время тянулось настолько медленно, что Гермиона совершенно не удивилась бы, окажись его физическим воплощением флоббер-червь. С того момента, как закончился квиддичный матч, — гриффиндорка так и не попыталась выяснить, победой чьей команды он завершился, — и друзья вывели её, с трудом шагающую на «ватных» ногах, с поля, прошло несколько часов. За эти сотни минут и тысячи секунд студенты Хогвартса успели превратиться в нормальных адекватных волшебников из безумных фанатов, а сама Грейнджер — хотя бы относительно успокоиться. Впрочем, это слово вряд ли могло бы точно описать её самочувствие. Колени девушки больше не тряслись так, словно их пронзали высоковольтными разрядами, полуобморочное состояние уступило место частично-невменяемому, что само по себе могло считаться слабым подобием прогресса, мозг повторно научился оформлять мысли в слова, а речевой аппарат вновь стал пригоден для воспроизведения вслух чего-то, что не было односложным ответом на недопонятый вопрос. Иными словами, у Грейнджер больше не возникало стойкого ощущения, что если она отпустит руку кого-то из друзей, — во время возвращения в замок с квиддичного поля жертвой железной хватки Гермионы, к удивлению обоих девушек, стала Меган, — то тут же провалится в небытие и не вернётся оттуда уже никогда.
Не в этой жизни, во всяком случае.
Именно поэтому, опасаясь за свою способность, вернее, неспособность, стоять на ногах, не шатаясь при этом в разные стороны, гриффиндорка вежливо и максимально, как ей самой показалось, неподозрительно отказалась от приглашения друзей присоединиться к массовому походу всех старшекурсников школы в Хогсмид, чтобы отпраздновать чью-то победу — надо будет хотя бы ради приличия аккуратно выяснить, чью же — за бокалами сливочного пива в «Трех метлах». Вернувшись к себе в комнату и упав на кровать настолько безвольно, что даже начав напоминать собой маггловский мешок с картофелем, Гермиона уставилась немигающим взглядом в потолок, считая удары собственного сердца, подтверждающие, что упрямый орган до сих пор бьётся и всё ещё продолжает качать кровь. Что, в целом, было почти удивительно, потому что гриффиндорке казалось, что после пережитого во время квиддичного матча животного ужаса (в состояние которого, между прочим, девушка вогнала себя сама) орган просто наотрез откажется ей покорно подчиняться. Как бы то ни было, делая тяжёлый вздох и чувствуя, как усталость обволакивает всё тело от кончиков пальцев ног до корней кудрявых каштановых волос, Гермиона сама не заметила, как провалилась в сон.
Какое-то время спустя, когда Морфей чуть ли не насильно стал выпроваживать случайную гостью из своего уютного тёплого царства, разомкнуть веки показалось Грейнджер поистине непосильной задачей. Потому что это было страшно. Впервые она, девушка, ограбившая Гринготтс и покинувшая банк верхом на драконе, боялась чего-то, что не несло потенциальную угрозу её жизни и здоровью. Как бы странно или глупо это ни звучало, больше всего смелую и невероятно решительную гриффиндорку пугало то, что она может открыть глаза и узнать, что он так и не вернулся.
«С другой стороны, если ты, Гермиона Джин Грейнджер, сию же секунду не поднимешься с постели, то только усугубишь положение Малфоя, ведь он уже наверняка успел найти себе проблемы!» — твёрдый разум спорил до победного конца с наивной душой, всеми силами цепляющейся за остатки сна, и, в результате, добился своего.
Покидая тёплую постель и размышляя о том, что дремота без сновидений — лучшее времяпрепровождение из всех, что мог придумать Мерлин, особенно сейчас, когда только оно способно помочь восстановить нервы после пережитого стресса, гриффиндорка несколькими движениями волшебной палочки привела помятое от подушки лицо в порядок и поспешила к двери, кинув быстрый взгляд на часы, стрелки которых без слов сообщали о том, что пришло время ужина. Впрочем, дело было даже не в потребности утолить голод или восстановить силы, а исключительно в шансе убедиться, что Драко будет там. Живой и здоровый. Целый и невредимый.
