— На улицу, — отозвался Драко так, словно в его идее не было совершенно ничего необычного и удивительного, а ночные прогулки по улице в тонких мантиях в середине февраля с некоторых пор стали не просто обычным делом, но и весьма распространённым занятием среди молодёжи. — Как раз хотел выйти на свежий воздух.

— Малфой, там холодно! Всё ещё зима, если ты вдруг забыл, — не переставая шагать рядом с волшебником, изумилась гриффиндорка. Безусловно, связываясь с Драко, она брала в расчёт его склонность к неожиданным и крайне неординарным поступкам, но нечто такое она и не предполагала. Что он, гиппогриф его раздери, задумал? — Нас обоих ждёт прямая дорога к мадам Помфри!

— О, я предполагал такую реакцию, — прозвучало настолько легко и естественно, будто рядом с ней, Гермионой, шли её мальчишки, Гарри и Рон, а вовсе не ухмыляющийся Драко Малфой, которому, к слову, вполне могут подправить физиономию упомянутые выше волшебники, если вдруг раньше обычного завершат трапезу и случайно забредут в эту секцию коридора. — Как же тебе повезло, Грейнджер, что я умнее Уизли, а потому заранее обо всем позаботился.

Резко остановившись, слизеринец достал что-то из кармана и с подчеркнутым пафосом взмахнул над предметами волшебной палочкой, после чего те увеличились в размерах, и в одном из них Гермиона, к своему глубочайшему удивлению, обнаружила собственную зимнюю куртку, заблаговременно купленную в маггловском магазине и с тех пор бережно хранимую в шкафу. То, каким образом она попала в руки Малфоя, не скрывающего наслаждения от её реакции и нахально ухмыляющегося, оставалось загадкой. Облокотившись о стену и не сводя с девушки глаз, слизеринец лениво облачался в теплое чёрное пальто, о стоимости которого Гермиона предпочла не задумываться, и всем своим видом показывал собственное превосходство в высшей степени из всех возможных.

— Малфой, — сделала глубокий вдох гриффиндорка, мысленно силясь успокоиться и не выливать на молодого человека ту многословную тираду, которая так и норовила сорваться с языка, — только не говори, что ты рылся в моих вещах.

— О, ради Мерлина, Грейнджер! — Драко закатил глаза настолько выразительно, что волне мог бы увидеть свой мозг. — Для этой цели старуха ещё в начале лета согнала в Хогвартс новую прислугу.

— Прислугу? — девушка не могла поверить в вывод, напрашивавшийся сам собой. — Ты заставил копаться в моем шкафу домовых эльфов?!

Смерив Гермиону таким взглядом, будто она была неразумным ребёнком, не понимающим всей гениальности его умопомрачительной задумки, Драко, в привычном жесте положив руки в карманы, направился к дверям, старательно игнорируя «Ты отвратителен!», «Они тебе не рабы!» и прочие недовольства, в процессе размышляя о том, как же по-грейнджеровски звучат все эти возмущенные обвинения. Складывалось впечатление, что гриффиндорка жила только для того, чтобы защищать всех жалких и убогих. Вероятно, именно по этой причине новоиспеченная мать Тереза потратила несколько лет жизни на дружбу контроль Шрамоголового и Вислого. Мерлин милостивый, а ведь эта теория действительно многое объясняет!

— Дамы вперёд, — стараясь игнорировать открытую для неё дверь и сногсшибательную самодовольную улыбку, Гермиона вышла из замка, мысленно занося эту дату в топ самых странных Дней всех влюбленных из всех, что когда-либо у неё были.

***

— Мы что, идём к Хагриду? — предположила гриффиндорка, различная в темноте огни, горящие в хижине хогвартского лесничего. Холодный ветер дул в лицо, заставляя сильнее укутываться в шарф, к огромной удаче оставленный в кармане куртки, и Гермиона, сама того не желая, все-таки отдала должное Малфою, очевидно, серьёзно подошедшему к разработке плана, в детали которого она до сих пор не была посвящена, а потому предусмотревшему необходимость наличия тёплой верхней одежды в нынешних погодных условиях. — Знаешь, я всегда знала, что в глубине души он тебе нравится.

— Да, Грейнджер, — с явным сарказмом начал Драко, — я всё ещё жду, когда его тупоголовая курица закончит начатое на третьем курсе.

— Между прочим, ты сам виноват, Малфой! Нечего было лезть к Клювику! — нравоучительным тоном парировала Гермиона, сощурив глаза так, как иногда это делала Макгонагалл. — Твои снобистские наклонности чуть не стоили ему жизни!

— «Клювик»? — удивился Драко, проигнорировав выпад гриффиндорки. — Хагрид назвал этого монстра-убийцу «Клювиком»? Ме-е-ерлин милостивый, а я-то думал, что хуже уже быть не может!

Гермиона, сама не зная почему, усмехнулась, а после начала громко и очень заливисто хохотать. То ли псевдонедовольный тон слизеринца, то ли воспоминания о том дне, когда Малфой, упав на землю, истошно вопил: «Он убил меня! Убил!», то ли простое осознание, что ему удалось хотя бы ненадолго отвлечь её от угнетающих размышлений о сбежавших Пожирателях и политической обстановке в целом, а может такой результат дало все это в совокупности, но девушка больше не могла контролировать рвущийся наружу смех и начала весело и, что самое главное, искренне смеяться. Это было так странно: веселиться с Драко Малфоем, вечно холодным и сдержанным, старательно пытающимся сейчас скрыть настоящую улыбку за саркастической усмешкой. Он и сам не до конца понимал, что конкретно подняло ему настроение: может, свежий ночной воздух, а может, действительно счастливая гриффиндорка, причиной веселья которой впервые был он сам.

Как бы то ни было, благополучно миновав хижину Хагрида, так и не зайдя в неё, волшебники продолжали идти, периодически бросая случайные взгляды на свои тени, исчезающие во мраке Запретного леса. Сильнее вдыхая свежий морозный воздух и прислушиваясь к треску снега под ногами, Гермиона, сама того не осознавая, заметила, насколько тихо было вокруг. Слух не улавливал ни дуновений ветра, ни шорохов перьев птиц, ни шагов животных, абсолютно ничего. Лишь скрипы под подошвами её и Малфоя обуви, перемешанные с их дыханием.

— Это то самое место! — со счастливой, почти детской улыбкой Грейнджер побежала вперёд, обогнав слизеринца, и остановилась лишь на самом краю заметенного снегом берега. Здесь, под толстым слоем льда располагалось то самое озеро, у которого волшебники впервые говорили наедине, делились друг с другом переживаниями, не прячась за ярлыками и принципами. Должно быть, именно с этого момента началось их персональное безумие, которое привело, в итоге, к тому, что теперь они, слизеринец и гриффиндорка, снова стоят здесь, проводя последние часы Дня всех влюбленных к компании друг друга. Наверное, вселенная действительно перевернулась. — Великий Годрик, это и правда оно!

Драко мягко усмехнулся, глядя на девушку, с детской наивностью прощупывающую ногой лёд там, где начиналась вода. Мутный лунный свет отбрасывал серебристые блики на тёмные кудряшки, пахнущие, как и всегда, бананами и карамелью, и молодому человеку казалось, что он мог бы целую вечность наблюдать за игрой света на крупных локонах. Это было странно, в какой-то мере даже непривычно. Конечно, Драко уже влюблялся, причём не один раз, но глядя на то, как сильная и независимая героиня минувшей войны ловит ладонями редкие снежинки, он задавался вопросом, были ли его чувства к тем девушкам настоящими. Вспарывали ли его глотку их взгляды, когда он делал или говорил что-то плохое, — как, скажем, тогда, в Астрономической башне, — ощущал ли такую насущную потребность в заботе о них, — наколдовывая, например, одеяло, как было ночью в уборной с Грейнджер, — сносило ли ему голову от ревности из-за них, — и готов ли он был разорвать каждого встречного, как в тот день, когда псевдо-Забини сообщил о своих чувствах к гриффиндорке. Ответы на эти вопросы появлялись на задворках подсознания сами собой, не требуя непосредственного участия самого Малфоя в их создании, и указывали именно на то, что Гермиона никогда не была «одной из», она всегда была категорическим исключением из его веками выстроенных правил, абсолютно другой, не похожей ни на кого, кто был до неё. Гриффиндорка действительно меняла не только жизнь Драко, но и его самого, наполняя светом те потаенные уголки его души, о существовании которых он и сам не мог подозревать. Совершенно неосознанно вспомнилось, как ранним утром октября, прогуливаясь по Запретному лесу, Малфой, как раз перед встречей с Северусом, собирающим ягоды, размышлял о том, что было бы, появись у него такой «луч». Сейчас же слизеринец с уверенностью мог сказать, что нашёл то, что искал, а потому с предельной точностью признался самому себе, что по-настоящему влюблен.