Вздохнув так, будто он находился в шаге от того, чтобы проклясть всех присутствующих за непомерную и непроходящую тупость, Снейп открыл рот, приготовившись ответить на реплику крестника, до сих пор стоящего в дверях, когда зельевара буквально на полуслове опередил Невилл:

— Профессор, Гермионе нужно в Больничное крыло! Она сильно ударилась и могла получить травму. Вдруг у неё вывих шейного позвонка? Или сотрясение?

На это заявление Драко лишь закатил глаза, внутренне поражаясь тому, насколько осмелел робкий гриффиндорец после войны, а сама «виновница торжества», то есть Гермиона, сильнее укуталась в мантию, будто замёрзла. Это и правда очень странно.

На долю секунды в чёрных, как уголь, глазах профессора промелькнула эмоция, которую было сложно описать в словах, но она подозрительно напоминала Драко то чувство, которое в детстве испытывал он сам, когда делал какую-то изощренную подлость Поттеру или Вислому.

— В таком случае, раз уж мистер Малфой так хотел выйти, он проводит мисс Грейнджер до лазарета, — безапелляционно отрезал Северус, наслаждаясь произведённым эффектом, а именно гробовой тишиной и подавившейся воздухом гриффиндоркой. — Итак, откройте страницу триста девяносто четыре…

***

— Ты можешь идти тише, Грейнджер?

Драко злился. Его до жути бесили даже не отвратительная шутка Снейпа и шаркающие позади шаги гриффиндорки, а собственные слабость и противоречивость. Спрашивается: что с ним, чёрт возьми, не так? Хотел напрочь вычеркнуть любопытный вездесущий нос Грейнджер из своей жизни — сделал это, так почему чувство, что у него взяли и живьём вырвали весомый кусок жизни, не покидало? Да, слизеринец проснулся в довольно спокойном расположении духа и наивно решил, что события прошлой ночи никак не затронули его, но стоило ему покинуть порог собственной спальни, как жестокая реальность тут же навалилась на плечи и унесла в водоворот сомнений, а потом, когда он увидел гребаную нездорово-бледную грязнокровку за завтраком, осознание глупости совершенной ошибки тяжёлой дубиной приложилось по его затылку. Драко почти сожалел о содеянном. Нет, не так. Драко, блядь, Малфой о чем-то жалел! Уму непостижимо! Всё это с самого завтрака сжимало глотку липкими пальцами настолько, что темнело в глазах, а гриффиндорская идиотка продолжала шаркать по полу так громко, будто задевала носками своих уродливых туфель не кафельные плиты, а его — Драко — оголенные нервы.

— Вот уж не думала, что под конец учебного дня ты заметишь моё присутствие, Малфой!

Гермиона жутко гордилась тем, как парировала слова слизеринца: язвительным тоном и с тенью лёгкой насмешки. Так, как делал это сам Драко. Идеально. Вспомнилось, как говорят магглы: «Его же оружием». Поразительная ирония! Тем не менее, саркастическую реплику гриффиндорки однозначно портил хриплый голос. Девушка ещё утром заметила небольшие боли в горле, сейчас же говорить было достаточно больно. Кроме того, появлялись явные признаки озноба. Думать о том, какие ещё негативные для её здоровья последствия принесут часы, проведённые ночью в Астрономической башне в одном бальном платье, не хотелось.

— Если будешь топать ещё громче, то даже Волдеморт из могилы заметит!

— Соскучился по старому лидеру, Малфой? Мне казалось, ты ждал его кончину.

— Не больше, чем твою, Грейнджер.

Вот и всё. Гермиона презрительно сощурилась и с гордо поднятым подбородком прошла вперёд, демонстративно задев обидчика плечом, а Драко показалось, что его не просто толкнули, а с размаху нокаутировали лицом об кафель. Малфой снова унижал гриффиндорку, втаптывая её в грязь и выплевывая ей в лицо омерзительные вещи, но чувствовал, как кубарем катится ко дну сам. Идущая впереди девушка в бессильной злости сжимала кулачки, оставляя на нежной коже ладони отметины от ногтей, наверняка прокручивая в голове услышанное, а слизеринец, манерно вышагивающий немного позади, почти буквально слышал, как с каждым произнесенным им словом по одной трещат кости его рёбер. Малфой ненавидит себя. Просто ненавидит. За то, что позволил отцу ввязать себя в эту дерьмовую эпопею с Лордом, за то, что не сумел защитить мать, за то, прятался по углам, когда все шли в бой, за слабость перед Империусом, повлекшим смерть Люси, за мёртвых магглов, чьи стоны навсегда запомнят стены подземелий мэнора, и за каждую слезу, которую хотя бы однажды уронили орехово-карие глаза по его вине.

В пустом коридоре было по-прежнему тихо — студенты и профессора до сих пор находились на лекциях, — и когда тихий всхлип эхом разбился о каменные стены и резные рамы окон, Драко почувствовал, что ему окончательно сносит крышу. Мерлин милостивый, не хватало ещё, чтобы Грейнджер зарыдала прямо посреди замка! Здесь, при своём злейшем враге! Какого чёрта она вообще распускает сопли и злится? Он — Малфой — лишился первого и последнего луча света, озарявшего мрак его будней, наскоро распрощался с единственным источником тепла, с ней, грязнокровкой, заставлявшей его хоть что-то чувствовать, но в роли жертвы почему-то предстала именно Грейнджер. Драко спас этой тупой суке с комплексом матери Терезы жизнь, а она смотрит на него таким взглядом, после которого хочется то ли лезть в петлю, то ли приложить дуло пистолета к виску, и плевать, что оба способа маггловские.

За всхлипом последовали ещё два шмыга носом, и Малфой уже почти на уровне рефлекса собрался бросить волшебнице в лицо что-то вроде: «шла бы ты к чёрту со своими рыданиями, Грейнджер», когда она неожиданно согнулась пополам и, ухватившись за висящий на стене портрет, начала громко кашлять, сотрясая приступами воздух. Драко нахмурился. Гадкая тварь, кем-то ошибочно названная внутренним голосом, шипела на ухо, царапая кожу, что девушке плохо исключительно по его вине, а отголоски разума убеждали, что ни столкновение с дверью, ни удар об пол не могли вызвать такую реакцию. Пожалуй, в коллекцию к паранойе, паническим атакам, ночным кошмарам и постоянной агрессии на внешний мир стоит добавить раздвоение личности. Прекрасно, Малфой! К восемнадцати годам для тебя будет забронирована именная койка в Мунго!

— Если ты решила сдохнуть, Грейнджер, то будь добра, прибереги это зрелище для Помфри, а не для меня, — мысленно выругавшись так, что услышь его брань Нарцисса, женщина лишила бы сына наследства, Драко все же сделал несколько чересчур торопливых шагов к гриффиндорке, при этом наступив на горло собственной попытке держаться на расстоянии и вдоволь на ней потоптавшись. Великолепно! Осталось только броситься к ногам Грейнджер и начать слёзно умолять простить его.

Тем не менее, Гермиона продолжала кашлять так, будто всерьёз планировала избавиться от собственных лёгких этим не слишком уж гуманным способом, а в голове у слизеринца сам собой родился вопрос: что бы он сделал, если бы Грейнджер осталось жить буквально пару минут? Ничего, наверное. Хотел ли он сказать, что жалеет о многих своих поступках? Определённо, да. Нужно ли им обоим знать это? Определённо, нет.

Гриффиндорка продолжала небольшими шагами идти вперёд, постоянно останавливаясь из-за сильного кашля и дрожи во всём теле, но подгоняемая малфоевским: «Если ты вырубишься прямо здесь, я оставлю тебя умирать посреди коридора». С ней абсолютно точно что-то происходило, но это не имело никакой связи с недавним ударом. В конце концов, ещё никто не начинал неконтролируемо трястись, врезавшись в дверь. В таком случае, из-за чего это всё? Как бы то ни было, ситуацию омрачала ужасная головная боль.

Неожиданно краски мира вокруг смешались в одно сплошное серое пятно, и гриффиндорка почувствовала, что сползает по стенке, на которую опиралась всего пару мгновений назад, а ноги больше не держат её. Прежде, чем с губ сорвалось хриплое «Малфой», а пальцы упомянутого волшебника сомкнулись на локтях девушки, она провалилась в пустоту.

— Грейнджер? Грейнджер! — Драко сглотнул ком в горле, глядя на распластанное на полу тело. Слизеринский принц нервно тряс гриффиндорскую принцессу за худые плечи, но та все ещё оставалась безмолвной и нездорово-горячей. Который раз за сегодняшний день девушка беспомощно валяется перед ним? Видит Салазар, ещё год назад Малфой бы многое отдал, чтобы наблюдать за принципиально-гордой дрянью с «львиного» факультета у своих ног, но сейчас… Предполагаемое удовольствие сгорело в Преисподней в тот самый день, когда мозг напрочь отказался соображать, а губы сами впились в другие, грейнджеровские, приковав их к себе во тьме школьного холла. — Гермиона?