***

Гермиона всегда искренне уважала медицину, причём не только магическую, но и маггловкую, с интересом изучая виды, специфику и историю лечения самых разных недугов. В работы учёных и докторов по психологии и психиатрии девушка вчитывалась с особой любознательностью, с удовольствием находя в описанном материале что-то, что могло быть полезным и находило отклик в памяти или в воображении. В преимущественном большинстве случаев гриффиндорка полностью соглашалась с прочитанным, но не сейчас. Конкретно в данный момент, широкими шагами направляясь на урок Зельеварения, она могла довольно в грубой форме оспорить позицию доктора Элизабет Кюблер-Росс — магглы-психиатора, определившей пять стадий горя и описавшей их в своей научной работе. Почему-то именно этот труд внезапно всплыл на задворках подсознания молодой волшебницы, заставляя её искренне возмущаться и в праведном гневе разрезать руками воздух. Упомянутая мисс Кюблер-Росс рассказывала о следующих эмоциях после сильного стресса: об отрицании, злости, торге, депрессии, принятии. Это и вызывало внутри Грейнджер негодование, ведь её собственный пример разительно отличался от написанного в книге, а именно там она рассчитывала найти разумное объяснение своим переживаниям.

«Ночь в Астрономической башне — это стадия отрицания, — на ходу анализировала свои чувства гриффиндорка. — Я не могла смириться с подлой сущностью Малфоя и с тем, что моменты, о которых я так много думала, являлись лишь частью какого-то зловещего змеиного плана. После этого, минуя логическую последовательность, у меня наступил сразу третий этап — торг. Это слово лучше всего описывает мои бесполезные попытки оправдать слизеринского гада предположениями, что, возможно, той ночью он преследовал какую-то цель, а вовсе не хотел унизить меня, — неприятная мысль заставила гриффиндорку непроизвольно топнуть, спускаясь по лестнице в подземелья. — Всё утро, начиная с моего возвращения в спальню и заканчивая завтраком, можно ознаменовать четвёртой стадией, то есть непосредственно депрессией. Хвала Мерлину, что мне хватило ума и гордости не разреветься прямо на первой же лекции! Впрочем, это было бы более чем объяснимо: очень больно и обидно осознавать, что я поверила Малфою — мальчишке, мешавшему нам с Гарри и Роном во всех делах на протяжении школьной жизни. Даже после полного краха семьи змееныш умудрился выйти из ситуации победителем. Придурок! — преодолевая очередную ступеньку и осознавая, что до начала лекции осталось неприлично мало времени, девушка перешла на бег, в процессе всячески коря Элизабет за неправильный порядок расположения стадий. — Сейчас же очередь дошла до второго этапа — злости. Да простит меня Мерлин, но если Малфой выкинет хоть какую-то дурацкую шутку на Зельях, я припечатаю его к стене Петрификусом и даже не вспомню, что урок ведёт его дорогой дядюшка Снейп! Хорёк очень постарался, чтобы заслужить такую участь, и у него получилось, поэтому пусть этот белобрысый идиот держится подальше ради своего же блага, иначе я…»

Размышление было дерзновенным образом прервано, причём ни чем иным, как твёрдым деревом двери в кабинет Снейпа, а после — ударом о пыльный пол, вспышкой боли и минутным помутнением в глазах. С трудом оторвав голову от холодного кафеля (что, к слову, было даже сложнее, чем попытки подняться с постели утром), Гермиона наткнулась на расплывчатое светлое пятно, предположительно, чью-то макушку, но зато с предельной ясностью различила пронизывающий взгляд ледяных серых глаз. Очевидно, возвышавшийся над её распластанным на полу телом Малфой и был этим самым «пятном». До ушей невнятно доносились голоса сидевших в классе слизеринцев и гриффиндорцев, видевших, скорее всего, её фееричное падение, но Гермионе было глубоко всё равно. Плевать, что она валяется, как сломанная кукла — кем она, впрочем, и является с прошлой ночи — на грязном полу, безразлично, что юбка могла задраться, не волнуют ни боли в затылке, ни в целом откровенно глупый вид. Хотелось просто проткнуть себе грудь острым взглядом серых с голубоватым оттенком глаз или найти в них что-то, что напрочь перечеркнуло бы всё сказанное в её адрес их обладателем. Что-то, что помогло бы собрать её душу по кусочкам. Совершенно внезапно вспомнились слова мамы: «хрусталь не склеишь». Интересно, относится ли это правило к целостности внутреннего мира?

Неожиданно захотелось плакать. Просто взять и громко разрыдаться, как тогда, над свитком в холодном туалете, потому что эмоции берут верх над рациональным мышлением, а делать вид, что всё в порядке, становится гораздо труднее с каждой невыносимо долгой секундой. Всхлипывать так громко, чтобы у белобрысого ублюдка заложило в ушах. Размазывать по покрасневшим щекам слезы, полулёжа на грязном полу, чтобы Малфой видел, до чего могут довести его бесчеловечные игры, знал, что ей чертовски больно и обидно, понял, наконец, какого это: когда никто из твоих друзей не замечает, что ты разбит, вдоль и поперёк переломан.

— Мисс Грейнджер, если Вам ещё не надоело валяться на полу, как на маггловском курорте, то для Вас, как и для всех остальных, я повторю, что идёт урок, — как бы невзначай напомнил Северус таким ядовитым тоном, что Гермиона, вздрогнув, неожиданно вернулась в реальность и обнаружила вокруг себя Гарри, Рона, Джинни, Невилла и ещё нескольких гриффиндорцев. Однокурсники наперебой что-то спрашивали у неё, но их слова доносились до Гермионы будто сквозь толщу воды.

С ней определённо что-то было не так.

—Да-да, конечно, профессор, — опираясь на протянутые друзьями руки, пусть и не до конца понимая, на чьи конкретно, пробормотала гриффиндорка, поднимаясь с пола под пристальным надзором колючего малфоевского взгляда.

Слизеринец не обернулся ей вслед (ещё чего, размечталась!), когда девушка сделала несколько неуверенных шагов к своему столу, и не проронил ни слова, лишь презрительно хмыкнув и отвернувшись в сторону, но Гермионе почему-то показалось, что от этого жеста веяло фальшью за версту. Слишком неубедительно. Хорёк то ли терял свою снобистскую сноровку, то ли что-то скрывал. Логические цепи начали выстраиваться сами собой, аналитический ум пришёл в действие, и, находясь в шаге от поразительного открытия, Грейнджер почувствовала, что у неё очень сильно болит голова.

Гарри говорил что-то про то, как он беспокоился о том, где пропадала подруга за минуту до начала лекции, Рон про «я набью этому слизняку морду, чтобы научился нормально открывать двери, а не распахивать их с ноги», но всё это сливалось в один непонятный шум, отзывалось острой болью в висках и в результате обращалось в жар во всем теле.

— Мистер Малфой, если Вы не планируете и дальше ударять студентов дверьми, то сядьте на свое место, — процедил Снейп, явно недовольный тем, что из-за подобных непредвиденных обстоятельств лекция откладывается на ещё более долгий срок. Его принципиально не волновало, кто кого и чем с размаху отправил в нокаут, а потому вся эта шумиха вокруг и без того чрезмерно зазнавшейся девчонки его порядком раздражала.

— Вы лично разрешили мне выйти, профессор, до того как она… — слизеринец выдержал театральную паузу, — с разбегу впечаталась в дверь.

«Она» — простое местоимение, поразительно тонко намекающее на то, что упомянутая особа не достойна произношения её имени вслух, тут же напомнило гриффиндорке о том, почему она так неслась в кабинет в порыве гнева. Малфой. Этот мерзкий таракан вывел её из душевного равновесия даже не всем своим поведением, а одним-единственным взглядом. Уходя с предыдущего урока, если бы он не посмотрел на неё вообще или наградил колючим прищуром, гриффиндорка даже не удивилась бы, но Драко прибегнул к своему любимому методу — унизительному созерцанию сквозь человека. Этот его я-смотрю-на-стену-через-твою-переносицу взгляд приравнивал жертву малфоевского эгоизма к пустому месту, а её, Гермиону, заставил всю перемену просидеть в библиотеке, тщетно пытаясь подавить приступ нахлынувшей ярости и побороть желание наслать на высокомерное бледное лицо летучемышиный сглаз, а после, опаздывая, нестись, как бешеная фурия, на урок, и в итоге врезаться в открывшуюся дверь. Да, пожалуй, Грейнджер действительно есть за что вновь возненавидеть слизеринского придурка!