Как бы то ни было, Драко так и не появился к полуночи, а потому, когда часы совершили двенадцатый удар, гриффиндорка решила, что ей стоит проветрить мысли и разобраться в себе вдали от шумного торжества. Места, подходящего для этих целей лучше, чем Астрономическая башня, не нашлось.

***

Драко знал, что она там. Изначально он планировал заглянуть в Большой зал, чтобы оповестить Макгонагалл о своём возвращении, затем найти Забини и Нотта и уже с ними отправиться в гостинную Слизерина, где можно было без угрозы обнаружения открыть бутылку огневиски и устроить настоящее веселье. Малфой действительно хотел поступить именно так, но, уловив в воздухе ноты банана и карамели, ударившие ему в мозг сильнее любого Петрификуса, просто физически не смог идти дальше и свернул с лестницы в пустой коридор, где за поворотом мелькнула охапка кудрявых каштановых прядей. Мерлин, и почему ноги сами ведут его к этой девчонке? Слизеринец шёл бесшумно, почти крадучись, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Слова матери действительно заставили его задуматься, и прошлым вечером он полностью осознал, кто может оказаться жертвой обстоятельств по его вине, и чья судьба за эти месяцы стала ему настолько не безразлична, что внутри всё переворачивалось и трещало по швам.

Он должен это остановить.

Должен, пока она не поплатилась жизнью за его слабость.

Даже если внутри у него что-то рухнет.

Грейнджер стояла, облокотившись о перила, и смотрела куда-то вдаль, думая о своём и не замечая ничего вокруг. Тонкая талия, за которую он притягивал её к себе той ночью в уборной, худые плечи, расправляемые каждый раз, когда она упорно доказывала ему свою правоту, стройные ноги, не так давно согретые наколдованным им одеялом, снежинки на тёмных кудряшках, — все это буквально клеймом выжигалось в памяти. Впервые за последние несколько лет Малфой признал, что и правда сожалеет о том, что собирается сделать. Гермиона его не простит. Впрочем, наверное, так и должно быть.

— Надоело веселиться, Грейнджер?

Волшебница совсем не по-гриффиндорски вздрогнула, но заметно расслабилась ещё до того, как увидела лицо своего гостя. Предположение, что девушка узнала его по голосу, ударило под дых, но когда Гермиона широко и чертовски искренне улыбнулась ему, Драко и вовсе буквально отправился в нокаут.

«Мерлин, пожалуйста, если ты есть… — в горле встал ком, мешавший сделать один-единственный вдох. Как вообще можно дышать, впервые увидев радость, сияющую в бездонных карих глазах, зная, что её причина — ты? — Не заставляй меня.»

— Малфой, наконец-то!

«Салазар, она такая красивая!»

Гермиона сама не понимала, где были её разум и чувство самосохранения, когда секунду спустя сделала несколько шагов к слизеринцу и порывисто обняла его, уткнувшись носов куда-то в ключицу. Гриффиндорке не хотелось объяснять свое поведение ни прошлым волнением, ни длительным ожиданием, ни омерзительно-прекрасным ароматом абсета и полыни, мгновенно проникнувшим в её лёгкие, ни чем-либо ещё. В самом деле, зачем, а главное перед кем, ей оправдываться, если она — Гермиона Грейнджер, лучшая студентка Хогвартса — едва ли не впервые поступает так, как чувствует? К чему ей говорить, что вовсе не хочет того, что делает, если она действительно ждала Драко и буквально сгорала от нетерпения поделиться с ним хорошими новостями? Сейчас, когда она так счастлива, зачем лгать самой себе?

И ещё один вопрос: почему он не обнимает её в ответ?

Малфой медленно опустил голову, наблюдая каштановую макушку, прижавшуюся к его груди, и красивые руки, обвившие талию и так необычно контрастирующие в свете луны с его чёрным костюмом. Грейнджер определённо ждала от него каких-то действий. Объятий, поглаживаний по волосам или хотя бы дружеского хлопка по плечу — чего угодно, но не полного отсутствия ответной реакции. Рука рефлекторно поднялась, но Драко усилием воли заставил себя опустить её, отчего ему почти стало больно. Салазар, и чем он так провинился перед Вселенной? Почему из всех девчонок Пожирателям в качестве меры воздействия на него может понадобиться именно она? Чёртова Грейнджер, гриффиндорская заучка с грязной кровью, неправильная вдоль и поперёк, но заставляющая его чувствовать себя живым?

Гермиона отстранилась первая, глядя на Драко снизу вверх так, что у него мгновенно возникло желание сброситься с совятни.

— Малфой, мне надо сказать тебе кое-что, — прозвучало почти нормально, словно говорившая вовсе не чувствовала обиду и разочарованние, словно не натолкнулась на безразличие того, кто вызывал в ней взрыв эмоций одним взглядом. Волшебницу называли «умнейшей-ведьмой-своего-поколения», но, видимо, зря, потому что ей не хватало ни ума, ни знаний, чтобы объяснить, почему слизеринец ведёт себя подобным образом. Из-за чего он недоволен? Что она сделала не так? — Выслушай меня внимательно, пожалуйста…

— Нет, Грейнджер, не надо, — Малфой почти физически отмахнулся от её слов.

Так нельзя. Он не может этого слышать. Да, есть вероятность, что Гермиона собирается сказать ему что-то об учёбе или Пожирателях, — будь они прокляты — но если нет? Взгляды, улыбка, помощь, а теперь ещё и это ненужное объятие… Всё складывалось в одну картинку и наталкивало на вполне логичный вывод, который никак нельзя озвучить, тем более сейчас. У Драко был только один вариант того, что такого важного гриффиндорка хотела сообщить, и он меньше всего на свете хотел это слышать, ведь тогда они оба уже не смогут притворяться, что ничего не было. Видит Моргана, лучше бы он ошибался.

— Нет, надо, как ты не понимаешь! — Терпение медленно, но верно подходило к концу, а обида начинала давать о себе знать. Что бы Малфой ни надумал, Гермиона не зря просидела в библиотеке весь прошлый вечер, и она выскажет в ему лицо свои предположения по поводу побега, хочет он того или нет. — Ты понятия не имеешь, что я собираюсь сказать, так что будь добр, заткнись!

— О, Грейнджер, ошибаешься, — язвительный тон заставил Гермиону вздрогнуть, а Драко — подавиться своими же словами. Казалось, что они снова в сентябре. До того, как былые границы с грохотом рухнули, а люди, всю жизнь стоявшие по разным углам, перестали быть друг другу чужими. — Я прекрасно всё знаю и более чем уверен, что ты приготовила целый монолог про свет внутри меня. Благородная гриффиндорская душонка и идиотская склонность к всепрощению заставляют тебя считать меня хорошим человеком и несчастной жертвой обстоятельств, но ты ошибаешься.

— Это не правда, — не выдержав, девушка все же срывается на крик. Какого черта он творит? Мерлин, почему Малфою обязательно надо все портить! Что мешает ему смириться уже, наконец, со своим прошлым и понять, что некоторые люди принимают его таким, какой он есть? Зачем начинать все заново? — Драко, выслушай же меня!

— Нет, Грейнджер, сегодня говорить буду я. Это ты должна меня услышать. Хватит придумывать мне несуществующие качества, я — не герой и даже отдалённо на него не похож. Где же твои мозги, а? Почему ты до сих не заметила, что я просто пользуюсь тобой когда захочу и как захочу?! — Красивые губы скривились в ядовитой усмешке, и Гермионе показалось, что её проткнули насквозь чем-то острым, угодив прямо в грудь. В сердце. Он врет. Кто-нибудь, скажите, что это все — наглая ложь, пока она не рассыпалась в пепел и не развеялась по полу башни. — Я с самого начала использовал тебя, а ты была такой дурой, Грейнджер! Даже тогда, в сентябре, когда министерское письмо попало к тебе в руки, думаешь, я не догадался, что ты начнёшь выпытывать подробности? Как глупо! Мне не составило труда понять, что долг совести погонит тебя искать меня, и что в итоге? Мне стоило лишь мило поулыбаться и надавить на жалость, чтобы наша гриффиндорская девочка повелась и усыпила свою бдительность! — Малфой нарочито громко рассмеялся. — Знаешь, я сам не верил, что это сработает, но ты… Большей идиотки мне ещё не доводилось встречать.

— Ты лжешь! Тогда, на балу, — голос неумолимо ломался, а камень в груди так сильно давил на лёгкие, что казалось, Гермиона вот-вот упадёт. Почему он говорит это сейчас, когда она только призналась себе в своих же чувствах? — Ты поцеловал меня. В лоб, помнишь?